Век балерины короток… Наверное, хватит пальцев одной руки, чтобы назвать всех бросивших вызов этой грустной непреложности. Уланова, Плисецкая, Марго Фонтейн… Нинель Юлтыева не испытывала судьбу и ушла со сцены в сорок лет, в зените своей славы, станцевав напоследок юную, с озорными косичками Раушан, и многие зрители тогда были уверены, что балерина – сверстница своей героини. С тех пор минуло еще сорок лет, и за все это время наберется немного дней, когда Нинель Даутовна не появлялась в балетном классе. Вот таким долгим, по счастью, оказался ее “короткий век”, и дай Бог, чтобы он еще длился и длился.

О таких, как она, сказано: живая легенда. Ее душа, слившись с танцем, пережила уже множество воплощений – сначала в лучших классических партиях Юлтыевой-балерины, потом в спектаклях-феериях Юлтыевой-балетмейстера и, наконец, в блистательных вариациях и па-де-де, в головокружительных взлетах артистической карьеры многочисленных учеников Юлтыевой-педагога. Их, между прочим, можно встретить на разных континентах. Назову только одно имя – Хулио Бокка, сегодня оно олицетворяет современную Аргентину наряду с такими именами, как Марадона и Борхес. В годы так называемого застоя Юлтыева много работала за рубежом – в Египте, Венесуэле… Поразительный факт: огромная страна томится за “железным занавесом”, а она, дочь расстрелянного “врага народа”, беспрепятственно разъезжает по всему миру. Но что было, то было.

В ее возрасте, который принято называть преклонным, люди обычно любят предаваться воспоминаниям и, вообще, живут больше прошлым, а ей по-прежнему не до мемуаров, она и сейчас в трудах и заботах о будущем балетного искусства, ныне – как художественный руководитель Казанского хореографического училища. Благодаря ее усилиям недавно здесь открылся учебный театр, скоро появится интернат. А нынче в Казани пройдет уже третий международный фестиваль хореографических школ. И это тоже было бы невозможно без Юлтыевой.

Балетная внучка, или Салют всех вождей

Она никогда не стремилась, по крайней мере сознательно, собирать то, что называется личным архивом, но хранит все: старые афиши, программки, газетные вырезки, фотографии, письма, поздравительные открытки… Многие из этих пожелтевших от времени листочков, исписанных обычными чернилами или даже карандашом, теперь называются “автографами” и способны привести в трепет любого, кто хотя бы краешком причастен к миру балета. Вот лишь некоторые из них:

“На память Нинель Юлтыевой в знак юношеской влюбленности, дани уважения в моем зрелом возрасте и непрекращающегося творческого содружества в возрасте преклонном. Леонид Якобсон”.

“Милая Нинель, желаю, чтобы моя книга всегда приносила тебе помощь в работе. Агриппина Ваганова”.

“Так приятно получать весточку от людей, с которыми работала и от души, и от желания передать все свои знания, и сделать человеку доброе дело…” – это строки из письма Марии Федоровны Романовой-Улановой, которая выпускала Юлтыеву из училища, и она же была первым балетным наставником своей “Галюши”…

А это написано рукой Федора Лопухова: “…Да, я хотел бы поставить с Вами “Жизель”! Но я бы ставил партию Жизели так, как делала ее знаменитая Гримальди. Надо исходить из Ваших особенностей, а потому Гримальди для Вас более “близкая” фамилия”. Кстати сказать, переписка Юлтыевой с Федором Васильевичем Лопуховым, гениальным хореографом и выдающимся педагогом, – предмет особой зависти театральных музеев и историков балета, настолько откровенны эти письма, настолько тесно в них переплетены мысли, впечатления легендарного балетмейстера и его глубоко личные переживания.

Да что письма, она сохранила даже свою детскую метрику! Эта привычка осталась у нее еще с тех времен, когда она училась в Ленинградском хореографическом училище и жила в интернате. Не дай Бог, если какая-нибудь важная “бумажка” затеряется, ведь рядом ни мамы, ни папы…

Ее отца, известного башкирского писателя и общественного деятеля Даута Юлтыя, арестовали в июле 1937 года. Вскоре Нинель надо было возвращаться в Ленинград, в училище, но ее, можно сказать, сняли с поезда и вернули домой. Впрочем, дома, по большому счету, уже тоже не было. Из отдельной квартиры их семью выселили в коммуналку, имущество конфисковали… Чудесным сном представлялись теперь одиннадцатилетней Нинель дни, когда почти каждый вечер у них дома собирались друзья отца – известные писатели, артисты, художники.

– Мы с братом крутились здесь же, – вспоминает Нинель Даутовна. – Мама рассказывала, что, едва научившись ходить, я все время пританцовывала. Иногда я тут же и засыпала, прислонившись к кому-нибудь из гостей. И чаще всего это был Баки Урманче. Я вообще его выделяла, от него исходили какие-то особые волны, как сейчас бы сказали, мощная энергетика. На таких людей всегда хочется опереться, и я до сих пор помню это ощущение тепла, покоя… Спустя много-много лет Урманче поставили памятник в Казани, неподалеку от хореографического училища, и однажды, помню, я не удержалась: подошла и облокотилась на его колени, как в детстве…

Кто-то из друзей отца и сообщил им новость: в Уфе набирают детей для учебы в Ленинградском хореографическом училище. Конечно, в национальных республиках тогда плохо представляли, что такое балет, и многие родители попросту боялись отпускать детей. Поэтому первый набор, в основном, проводили среди детдомовцев, детей-сирот. А уже на следующий год, когда ленинградские педагоги снова приехали в Уфу, активность проявила именно творческая интеллигенция. Кроме Юлтыевой, в башкирскую группу взяли дочь Сайфи Кудаша, дочь Сары Садыковой…

Но после ареста отца хореографическое училище тоже осталось в какой-то другой жизни.

Среди ее педагогов были легендарные личности. Такие, например, как Александр Викторович Ширяев, внук композитора Цезаря Пуни, “правая рука” великого Мариуса Петипа. До революции у Ширяева была своя балетная школа в Лондоне, учащиеся которой почти все работали в труппе Анны Павловой. Кроме того, он играл на нескольких музыкальных инструментах, прекрасно рисовал, лепил, много занимался кинематографией еще в то время, когда кино не было даже “великим немым”. Наконец, не кто иной, как Александр Викторович Ширяев стоял у истоков национального отделения Ленинградского хореографического училища. Он считал Нинель очень способной и при всех называл “внучкой”. В то роковое лето Ширяев сам привез башкирскую группу в Уфу и остановился у них дома, в кабинете отца. И вот только они успели проводить Александра Викторовича, и все рухнуло…

Узнав о случившемся, Ширяев начинает хлопотать и добивается-таки для Нинель разрешения продолжить учебу. На присланные им деньги она возвращается в Ленинград и уже там узнает об аресте матери.

Не могу не привести еще один уникальный документ из личного архива Нинель Даутовны:

“От дочери Фатимы Юлтыевой Нинель Юлтыевой, 14 лет.

Заявление.

Моя мама арестована 20/XI-37 года. Сидит как член семьи изменника родины в Темниковских лагерях, работает в должности фармацевта. Я в настоящее время учусь, перешла в 7-й класс и учусь все время на отлично, несу общественную работу… Я и мой брат, которому 16 лет, находимся в очень тяжелых экономических условиях, на иждивении тети, которая материально тоже очень нуждается… Убедительно прошу вас, товарищи, все это учесть и принять соответствующие меры к освобождению мамы, чтобы дать ей возможность жить с нами, ведь нам очень тяжело! Ведь моя мама сидит как член семьи уже три года. Неужели недостаточно этого наказания, которого она не заслуживает?.. Исходя из вышеизложенного, еще раз прошу вас, товарищи, освободить нашу маму. И дать нам возможность жить вместе и продолжать строить социалистическое общество вместе с нашей мамой, которая нам сейчас необходима. Я даю вам салют всех вождей ВКП(б), что мы оправдаем ваше доверие и будем борцами за коммунизм!”

Гуманизм “вождей и товарищей” проявился лишь в том, что они вернули “заявление” руководству училища с рекомендацией “усилить воспитательную работу” среди учащихся национального отделения. И после этого еще долгих семь лет Нинель связывали с мамой только редкие письма. А в апреле 1941-го свалилось еще одно горе – умер Александр Викторович… Вот тогда она действительно потеряла все.

Балерина на “целине”

Училище Юлтыева окончила уже после войны, будучи ведущей балериной Татарского театра оперы и балета, станцевав к тому времени главные партии в балетах “Бахчисарайский фонтан”, “Лебединое озеро”, “Спящая красавица”, “Коппелия”, “Зюгра”.

В Казань ее пригласил Назиб Жиганов. Как-то он приехал по делам в Уфу и там впервые увидел Юлтыеву на сцене. В отличие от оперы балетная труппа в Казани была малочисленной. Весь репертуар – и классический, и национальный – держался фактически на одной балерине, Анне Гацулиной. Поэтому когда приехала Юлтыева – с хорошей школой, огромным, “мужским” прыжком, – вся классика перешла к ней. Одновременно ей, прима-балерине, пришлось взять на себя обязанности педагога-репетитора (больше просто было некому), и к этому же времени относятся ее первые балетмейстерские опыты. Кстати, она вовсе не рвалась ставить балеты, но жизнь заставляла. Похоже, ей на роду было написано – осваивать “целину”, быть первой. Зато остальным было уже легче, они шли по ее следам.

В 1956 году Татарский театр оперы и балета переехал в новое здание на площади Свободы. Внешне оно смотрелось великолепно: большая сцена, трехъярусный зрительный зал, красивые фойе. Но когда Юлтыева впервые заглянула в балетный класс, то не смогла скрыть своего разочарования: зал оказался небольшим и к тому же с паркетным полом. По ее настоянию, пока никто из артистов не получил травму, полы срочно начали перестилать. Пришлось отказаться и от лепных балкончиков – ради лучшей акустики. И зеркала в балетном классе до недавнего времени висели так, как она их повесила. Единственно, ей не удалось тогда уговорить сломать одну перегородку, чтобы сделать зал просторнее. Лишь теперь, после масштабной реконструкции театра, балетный класс стал именно таким, каким она его представляла. И тогда же, в пятьдесят шестом, Юлтыева съездила в Ленинград, где состоялось сразу два больших выпуска хореографического училища. Один взяли в Мариинский театр, а второй она привезла в Казань.

Первым балетным спектаклем, который зрители увидели на сцене нового театра, стало “Лебединое озеро” в постановке Юлтыевой. И этим же балетом, кстати сказать, театр открылся в 2005 году. Символично, не правда ли? Но, похоже, мало кто обратил на это внимание. Во всяком случае никто из произносивших речи не вспомнил о той, полувековой давности премьере, хотя некоторые из ее участников еще живы и находились здесь же, в зале…

Мало кто помнит сегодня и о противостоянии между сторонниками драмбалета и симфонических танцев. Драмбалет – это тоже балет, с той лишь разницей, что танец в нем зачастую подменялся языком жестов, пантомимой, а художественная идея – идеологией. Одним из немногих, кто в Стране Советов и победившего драмбалета продолжал развивать идеи танцевального симфонизма (еще Чайковский говорил: “Балет – та же симфония”), был Федор Васильевич Лопухов. Пожалуй, самый смелый и выстраданный из его балетов – “Величие мироздания” на музыку Четвертой симфонии Бетховена, где балетмейстер отказался от привычных костюмов, декораций и прочих аксессуаров, столь милых сердцу балетоманского зрителя. Один танец! Танец “самодовлеющий”, как называл его Лопухов, сопрягался с музыкой, насыщаясь сложными симфоническими формами. Отсюда и второе название этого произведения – “Танцсимфония”. Однако публика оказалась не готова к его восприятию, и спектакль, потерпев оглушительный провал, был показан всего один раз. Но идеи Лопухова подхватил и впоследствии развил в своих работах один из его учеников и участник того единственного спектакля – Георгий Баланчивадзе, будущий Джордж Баланчин, “отец-основатель” американского балета.

А что же Федор Лопухов? Он по-прежнему много ставил, экспериментировал, и время от времени его снова настигала слава “опального” балетмейстера. К одному из таких периодов относится их переписка с Нинель Юлтыевой. Кстати, Лопухов с радостью откликнулся на ее предложение приехать на постановку в Казань, в шутку объясняя свой энтузиазм тем, что одна из его прабабок была татаркой. И можно лишь сожалеть, что планы эти не осуществились.

C наступлением хрущевской “оттепели” переживал обновление и отечественный балетный театр. Менялись эстетические пристрастия и ориентиры, господство драмбалета подходило к концу. Балет возрождал присущую ему танцевальную природу, а семидесятилетний Федор Лопухов был объявлен идеологом “новой волны”. В 1962 году он создал при Ленинградской консерватории балетмейстерское отделение и всецело посвятил себя воспитанию молодых хореографов. В числе студентов последнего “лопуховского” набора была и Нинель Юлтыева. (К слову, вместе с ней на курсе учился приехавший тоже из провинции двадцатилетний Борис Эйфман, ныне, пожалуй, самый знаменитый российский хореограф, автор балетов “Русский Гамлет”, “Идиот”, “Красная Жизель” и других.)

Как Шурале победил Али-Батыра

История повторится: диплом балетмейстера Юлтыева получит, проработав уже несколько лет художественным руководителем казанской балетной труппы. В 1970 году именно она пригласила в Казань Леонида Якобсона и уговорила его вернуться к первой, еще предвоенной редакции балета “Шурале”, над которой он работал вместе с композитором Фаридом Яруллиным. Эта редакция довольно сильно отличалась от ленинградской. Именно национального колорита, по мнению Юлтыевой, недоставало спектаклю “Али-Батыр” на музыку Ф. Яруллина, который был поставлен Якобсоном в 1953 году в Ленинграде и вскоре удостоен Сталинской премии. Думаю, разговаривать с Якобсоном на тему, какая редакция балета, старая или новая, лучше, было нелегко. Леонид Вениаминович слыл человеком резким, неуживчивым и не любил, когда кто-то вмешивался в его работу. Но к Юлтыевой, как ни странно, он прислушался, а постановка “Шурале” семидесятого года в хореографии Якобсона поныне считается непревзойденной.

А вот еще одна уникальная фотография – Рудольф Нуриев в шестилетнем возрасте. Ее подарила Юлтыевой уфимская двоюродная сестра, которая работала воспитательницей в том самом детском саду, куда водили маленького Рудика. В дальнейшем судьба не раз сводила их и до, и после того, как Нуриев стал “невозвращенцем”. Например, в 1957 году в Крыму… Юлтыева тогда была уже известной балериной, а Рудольф Нуриев только-только окончил хореографическое училище.

– Мы гуляли по набережной, и я его спросила: “Ну и куда ты теперь, Рудик?” – “Да вот, – говорит, – Москва требует, чтобы я вернулся в Уфу. А что мне там делать? У меня даже партнерши нет, там все балерины танцуют со своими мужьями”. А потом мы встретились уже в Каракасе, столице Венесуэлы, где я несколько лет руководила балетной труппой. Там он танцевал в “Жизели”, эта фотография у меня тоже сохранилась. А до этого Нуриев приезжал в Каир, но тогда меня к нему не подпустили…

Письма, книги с теплыми дарственными надписями, фотографии, на которых что ни личность, то легенда балета. Все это не просто личный архив Нинель Юлтыевой, это и поныне ее ближний круг, серебряные нити ее личной судьбы. Потяни за любую из них, и то, что минуту назад едва проступало на пожелтевшей от времени бумаге, предстает в красках, лицах, живых интонациях… Это еще одно адажио – адажио ее памяти.