Вчера в Казани спектаклем “А зори здесь тихие…” завершились гастроли Оренбургского русского драматического театра им.М.Горького. Спектакли, показанные в течение десяти дней на камаловской сцене, вновь подтвердили, что в этом театре сильная труппа, которая верна традициям русской психологической школы. Подкрепленные яркой зрелищной формой, эти традиции успешно развиваются сегодня под руководством главного режиссера театра, народного артиста России Рифката Исрафилова. Гастроли оренбуржцев подарили казанским театралам настоящий праздник.

Под занавес гастролей наш корреспондент встретился и побеседовал с Рифкатом Исрафиловым.

– Рифкат Вакилович, довольны ли вы прошедшими гастролями?

– Очень доволен. А также вниманием к нам руководства и актеров Камаловского театра. Да и как можно быть недовольным, ведь каждый вечер зал был полон!

– Знаю, что вы неравнодушны к Казани. Какую роль она сыграла в вашей творческой судьбе?

– Я бы сказал так: Казань – это моя вторая родина. Никогда не забуду, как прекрасно приняли здесь мои первые спектакли – “Галиябану” и “Неотосланные письма”. Тогда я только что окончил ГИТИС, был молодым режиссером и работал в Башкирском театре драмы имени Мажита Гафури. С тех пор лучшие свои спектакли, поставленные в Уфе, а позднее в Оренбургском театре драмы, где работаю уже восемь лет, я привожу в Казань. Это мой творческий отчет перед вашими зрителями и моими друзьями. Здесь их у меня много, и мнением этих людей я очень дорожу. И, признаюсь, в Казани всегда волнуюсь гораздо больше, чем на гастролях в других городах и даже за рубежом.

– Вам, почти четверть века проработавшему в национальном театре, наверное, сложно было адаптироваться в русском театре?

– Нет. Ведь и в Башкирском театре я вел репетиции на русском языке, а также ставил спектакли в Москве. Кроме того, в Оренбургском театре мне легче работается еще и потому, что здесь я могу ставить практически все: русскую и зарубежную классику, любую современную драматургию. А в национальном театре такой возможности нет, здесь главным образом ставят пьесы местных авторов.

– Как вы оцениваете театральную реформу, предложенную Германом Грефом, и какова ее дальнейшая судьба?

– На мой взгляд, она бы привела к гибели репертуарного театра в нашей стране. Союз театральных деятелей забил тревогу уже на стадии подготовки этого губительного проекта. И спасибо Александру Калягину, организовавшему встречу ведущих театральных деятелей с Президентом Путиным. К подготовке нового варианта проекта подключились наши экономисты и сами деятели театра, хорошо знающие его законы. Но чем все это завершится, пока неизвестно.

– Президент России решил поддержать ряд театров с помощью грантов. Попали ли в число счастливчиков провинциальные театры?

– Нет. Поддержка обещана одиннадцати театрам Москвы и Петербурга. А ведь такие прекрасные театры, как ваш Камаловский, а также Чувашский, Якутский и многие другие также нуждаются в материальной поддержке государства. Сегодня актер высшей категории получает всего три тысячи рублей. Это несправедливо. Во всем мире (а я побывал во многих странах) хорошие театры субсидируются государством. И когда нас пытаются уверить, что это-де не так, нас просто обманывают.

Как тут не вспомнить то время, когда наше государство заботилось о национальных театрах, растило для них кадры, организовывало национальные студии при московских театральных вузах. Режиссеров посылали на стажировку к таким мастерам, как Андрей Попов, Анатолий Эфрос, Георгий Товстоногов…Я сам прошел эту творческую школу и за одно это благодарен Советской власти.

– Как вы относитесь к натурализму, захлестнувшему и кинематограф, и театр? Нередко со сцены звучит и мат. Конечно, во времена Островского тоже матерились, но этого нет в пьесах великого драматурга.

– Я считаю это недопустимым. В соборе или мечети вы не услышите мата. А театр – это тоже храм, храм искусства.

– В вашем спектакле “Между чашей и губами” о трагической судьбе молодого человека, прошедшего Афганистан и изувеченного войной физически и морально, вы, по-моему, все же отдали дань нынешней моде. Это и религиозное обрамление спектакля, и появление в кульминационной сцене обнаженной женщины…

– Эта сцена написана драматургом замечательно, и мы ничего своего не добавили. А юная женщина, о которой вы говорите, это современная Соня Мармеладова, вынужденная торговать своим телом, чтобы прокормить родных. И потом, согласитесь, там особый случай. Герой спектакля решает свести счеты с жизнью, потому что, став на войне инвалидом, теперь он никому не нужен. И это свидание с женщиной для него тоже последнее…

– А ваше обращение к повести Бориса Васильева “А зори здесь тихие…” после того, как она была инсценирована в театре на Таганке и вышел замечательный фильм, – это дань театра 60-летию Победы?

– Не только. У меня на фронте погибли отец, старший брат и другие родственники. Так что для меня тема Великой Отечественной войны особая, как и для многих советских людей. Но есть еще одна причина. Однажды в Москве, на Красной площади я стал свидетелем, как американская журналистка брала интервью у двух молодых людей, и из ответов было ясно, что они не знают, какой ценой досталась победа над фашизмом нашему народу. Мои студенты – ровесники тех молодых людей, и мне хотелось узнать, смогут ли они пропустить через свои сердца эту кровоточащую тему.

Думаю, что сегодня театр – это единственный островок, где еще сохраняется пиетет перед нравственной чистотой, высокими духовными ценностями. Имею в виду, конечно, хороший театр. Такой, как у Петра Фоменко, Марка Захарова, Камы Гинкаса, Армена Джигарханяна, Иосифа Райхельгауза. Жив он и в российской провинции. Такой театр надо беречь, заботиться о нем, ибо сегодня это центр духовности, волшебный костер, вокруг которого собираются нормальные, здравомыслящие люди, не утратившие интереса к жизни человеческого духа.