Он слывет отшельником, редко и неохотно выходит из дома, но ни одна “горячая” новость его не минует. Обо всем он узнает в числе первых, если не от друзей и знакомых (чай для них у Мустафина всегда наготове, причем отменный, отборный), то по наитию, даже если не хочется ни знать, ни верить… Так же трудно поверить, что самому Вилю Мустафину уже семьдесят! Подходят к этому жизненному рубежу или уже подошли и другие поэты-“шестидесятники”. Впрочем, “иных уж нет, а те далече…”. При всей любви к одиночеству Мустафин буквально кожей ощущает этот трагически сужающийся круг. Может, вида и не показывает, но стихи выдают, и особенно те, что приходят к нему по весне…

Виль Салахович Мустафин родился 3 мая 1935 года в Казани, в семье видного татарского языковеда, журналиста и общественного деятеля Салаха Атнагулова. В 1936 году отца арестовали, а в 1937-м расстреляли как врага народа. В том же году арестовали мать… Трое детей остались на попечении деда по материнской линии Сулеймана Мустафина, который записал их на свою фамилию. В общем, понятно, откуда у татарского паренька эта неизбывная “лермонтовско-цветаевская” грусть…

По образованию Виль Мустафин – математик, стихи пишет с 1960 года, в прошлом – один из ярких представителей казанского поэтического андеграунда. Первая публикация его стихов появилась в 1989 году. В настоящее время он автор пяти поэтических сборников, член правления Союза российских писателей. Скоро увидят свет еще две книги его стихов.

От души поздравляем Виля Салаховича с юбилеем! Желаем здоровья, благополучия и творческого долголетия.

Виль МУСТАФИН

Вешние этюды

И таяли снега… Ручьи бежали,
объединялись в лужи, как могли.
А сами лужи важно возлежали,
сокрыв собой неровности земли.

Капели пели, словно поучали
искусству трели ранних вешних птиц.
Сосульки блеск прохладный излучали,
порой со звоном упадая ниц.

Весна текла весьма неторопливо,
как жизнь сама, – воистину текла.
Старухи дожидались терпеливо
пришествия – не смерти, а тепла.

Травинки подымались из-под грязи
взглянуть на небо, словно в первый раз.
А небо – для парадного показа –
лазурно-бледный выбрало окрас.

Светило солнце. Бегали собаки,
верша нехитрый свадебный обряд.
Слонялись, млея, праздные гуляки.
Девчата расточали свой наряд.

И таяли снега… Ручьи журчали,
сливаясь в лужи. Почечки дерев
уж набухали, чем обозначали
вступленье жизни в новый обогрев.

И таяли снега…

День весеннего противостояния

Как будто – все… Зима исходит,
явив проталины в душе.
Уж голубь крыльями поводит,
как на керамике Леже.

Меж безграничного соседства
жары и зимних холодов
весна, похоже, – только средство
для водозамененья льдов…

Сама природа, как ребенок, –
живя впервой в который раз, –
изящной линией филенок
свой обрамляет антураж.

Весна уже не за горами, –
голубка бродит по меже.
И не нужна игра керамик
для поэтических клише…

* * *

Юрию Кублановскому

Умирал барашек медленно, но верно, –
эдак сорок сотен лет, примерно…
Умирал идуче и бегуче,
иногда прыгуче и летуче…
В том сороковечном умираньи
осязал он мир бочком бараньим, –
молчаливо, словно вспоминая
агнца благодатного Синая…
Мир кружился с двух сторон бескрайних
истовым движеньем магистралей:
тормозил, юзил и надрывался,
буксовал, скользил, порой срывался
в пропасти дарьялов, стиксов, Леты,
оставляя памятные меты
недолетов или перелетов
нарождавшихся адамов, ев и лотов…
Отпечатки прятались в страницы,
толпами затаптывались лица,
лики безобразились туманом,
вяжущим, прилипчивым, обманным…
Вопли, оглушая, подступали
к узколобью век, что не моргали,
зарывая взоры в дальней дали,
словно отдаляя звук реалий
от пестрящей близости Вселенной…
Упоенной вечностью нетленной?..
Опоенной запахом гниенья
иль горенья?.. Воя или пенья?..
Медленно вплывали годы в веки,
впутываясь в шерсть тысячелетий…
И стоял баран, от пыли пегий,
возвращая взгляд глазницам смерти…

* * *

Окаянные дни…
Иван Бунин

Окаянные дни… Ну а ночи – еще окаянней:
ни уснуть, ни проснуться… Горит сумасшедший топчан…
А вокруг – темнота, – отвергая мои покаянья…
И в ответ на молитву, – ногами мозги топоча…

Окаянные дни начинаются светом в окошке…
Только в дом не заходит тот заокошечный свет…
То ли стекла грязны?.. То ли голос истошен у кошки?..
Только свет, миновав мою келью, исходит на нет…

Окаянные дни… Ну а ночи – еще окаянней…
И они-то пугают, стращая пришествием дня,
что зардеет костром, горизонтовый лик окровянив…
И уйдет восвояси, опять позабыв про меня…

Причуды памяти

Владимиру Скворцову

Наша память забавна хотя бы лишь тем, что отдельно
от забот и желаний, от наших сует и хлопот
проживает локально, презрев наше тело и дело,
и взирая на нас со своих суверенных высот.

Словно знает о том, что на свете творится, заранее,
будто ведает все, что с планидою произойдет:
безучастно смолчит, наблюдая пустые старания,
при успешных деяньях – ухмылкою лишь снизойдет.

Иногда и напомнит о чем-нибудь нам ненароком:
изредка – о победах, а чаще – о наших винaх,
в горе нам намекнет о прошедших впустую уроках,
а в веселье вспомянет о самых худых временах.

Но в кичливости гордой стараемся мы что есть мочи
все, что кажется важным, запомнить, забить, застолбить,
заучить, зазубрить, углубить наши знанья, упрочить,
своевольную память рассудку переподчинить.

Но над нашей тщетою беспутная девка хохочет,
забивая кладовки ненужной для нас ерундой:
бестолковые фразы, случайные даты и прочая
заполняют весь череп, грозя переборкам бедой.

Ну а если ее припугнем генеральной уборкой,
истерический хохот извилины нам растрясет:
что томилось в пыли переполненной чушью каморки,
словно свежую новость по всем уголкам разнесет.

Позабыть, – даже мелочь, – не в силах любые уловки,
своенравная дама все сделает наоборот:
будем помнить годами базарную ругань торговки,
забывая прикрыть изумленьем распахнутый рот.

Можем лишь наблюдать мы, любуясь повадками девы,
как коты наблюдают за плавным движеньем хвоста,
своего же хвоста, но живущего явно отдельно,
по законам, сокрытым от зоркого взора кота.

Можем бранно ворчать, осуждая критерий отбора,
вспоминая лишь то, что когда-то запомнилось нам.
Почему, для чего мы храним столько давнего сора,
не оставив ни щелки вчерашним провидческим снам?..

Почему, например, вечно помню я мамину фразу:
“Не живи, мой сыночек, ты дольше восьмидести лет, –
что-нибудь да придумай…”? – Тирада запомнилась сразу,
только вот до сих пор я никак не придумал ответ…

Или эти слова, что услышал немного пораньше…
Дело было весною… Я как-то в деревне гостил…
На вопрос: “Как живешь?..”, – мне ответила бабка Параша:
– Видно, плохо живу, коль Всевышний опять не пустил.

А уж как я просила… Зима – в самый раз для ухода…
Уж совсем задыхалась… С печи не слезала, – ждала…
– Что ты, бабка! Окстись! – Погляди-ка, какая погода!..
– Что глядеть-то гляденого, милый?.. – Пустые дела…

А ведь шел мне в ту пору от роду лишь третий десяток,
и “гляденого” было тогда только “с гулькин носок”…
Отчего-почему это слово осело в осадок?..
От каких искушений избавил меня этот ранний урок?..

Отгадать и не тщусь, раскрывать этой тайны не чаю,
лишь мерцаньям далекой догадки доверивши путь:
если свиток того, что запало нам в память “случайно”,
развернуть и прочесть, поборов непомерную жуть,
нам раскроется лик, – нашей сущности лик изначальный, –
и предстанет воистину наша греховная суть…

* * *

Верить в прошлое вовсе не так уж и страшно, как глупо…
Словно кем-то измерить своих же примет перестук…
Словно детство представить – еще до рожденья – израненным трупом…
Словно пуп намотать на иззябший гортанный испуг…

Заглянуть в эту тайную тайн оголенным прицелом…
Доутробного эха услышать приливный мотив
изумрудного моря и тьмы, переплавленных в целое:
то ли тело, то ль жизнь, – что готовятся к старту на дальний заплыв…

Наших предков судьбу раздробив, разбросать по Вселенной,
а потом собирать, словно камни, – в обратном порядке
и укладывать в кожный мешочек своей зателесной,
как обкладывать сердце стеною от пуль и снарядов…

Эко дело – выдумывать то, что творилось когда-то!..
Эка невидаль – птица, ползущая шепотом в воду,
а потом, возродившись из пен Афродитой крылатой,
застить сетку глазную всему человечьему роду…

Не увидеть ни зги, даже ночью прильнув к телескопу,
как крути ни верти шестеренками купол стальной…
Разве только учуешь по запаху пота, что скопом
захромали калики убогие к яме спальной…

И свечами голов замерцают твои же потомки
непонятную правду о прошлом, добытом в грехе…
И рассыпанных зерен из нищенской ветхой котомки
не отыщутся всходы… Лишь руки увязнут в трухе…