Все женщины или почти все – художники. Иначе откуда было бы столько красивых? Ведь правильный нос, мраморный цвет кожи и даже божественную улыбку надо уметь подчеркнуть, дополнить точными штрихами, дабы усилить впечатление. А уж если красивая женщина еще и работает художником…

Да-да, я не нашла ничего удивительного в том, что на открытии выставки Елены Васильевой в картинной галерее Набережных Челнов говорили в основном мужчины да еще и поэты. Мне показалось, что не только благодарностью Елене за то, что она иллюстрировала их сборники, светились их лица, но и предвкушением какого-то особенного вечера. Публика в зале была мне почти не знакома, поэтому я могла дать волю фантазии, представляя, что вон там сидит Игорь Северянин и мысленно сочиняет: “В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом вы такая эстетная…” В уголке витийствует Николай Гумилев:

Из букета целого сирени
Мне досталась лишь одна сирень.
И всю ночь я думал об Елене
И потом томился целый день.

А в первом ряду сидит Осип Мандельштам. Это он попросил ее: “Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма”. А что, ведь они действительно собирались вместе на таких вот вечерах, и какие поэтические строчки рождались тогда у них, мы узнавали только потом. Что-то же останется и после этой встречи… Ощутимо, почти осязаемо это чувствовали не избалованные праздниками души. Я смотрела на выставленные работы Васильевой, какие-то минуя быстро, а перед какими-то останавливаясь подолгу. И уже на следующий день, менее романтичный, мы встретились с художницей для беседы.

– Елена, кто был автором первого сборника, который вы иллюстрировали, и что вы считали главным для себя – найти свою линию или выразить кредо писателя?

– Начинала я с книги Романа Солнцева. Важно, конечно, и то и другое, хотя найти свою индивидуальную линию – задача очень сложная для любого художника, и для меня она до конца еще не решена, но тогда мне хотелось проникнуть в мир поэта и выразить его в рисунке – это прежде всего. Отчетливо помню, с каким волнением ждала оценки Романа Солнцева. Он меня похвалил. Счастливее этого дня я могу назвать разве что день рождения сына.

– На открытии вашей выставки член Союза писателей России Роберт Ясавеев рассказал, что, отдавая вам свои стихи, он еще только думал над заглавием книги. Ему хотелось назвать ее “Танцующая пара”. Каково же было его удивление, когда вы предложили ему для обложки танцующую пару! И тогда он назвал свой сборник иначе – “Белый вальс”. Я помню из него такую строчку: “Ирреальностью реальной растревожена душа”. Как вам удается освоить и обозначить те уголки, где многое для самого автора ирреально?

– Это происходит не сразу, но при этом очень важно не забыть, не потерять то, что возникло в воображении в первую минуту. Иногда поражаешься, как много можно увидеть за одной строкой и чужое, как свое, пережить, перестрадать. Бывает даже странно, что это видение сидело в тебе, нужен был только толчок.

– Вы сейчас почти повторили мысль Иосифа Бродского о том, что в процессе работы над словом порой сам удивляешься, сколько можно извлечь из себя самого.

– Признаюсь, что извлечь из текста адекватное в иных случаях не удается. Например, я сама недовольна оформлением книги Николая Алешкова “Вопреки”.

– А он?

– Он сказал, что доверяет мне. Но я-то вижу, что не раскрыла его поэзию так, как она того заслуживает. А бывает, что у автора только красивенькие фразы. Тогда художнику остается снабдить книгу картинками такого же уровня.

– А читатель поди-ка разберись, где художник не дотянул до автора, а где автору нечего было дать художнику.

– Творчество всегда неравнозначно, но искушенный читатель разбирается, находит типичное. Вы замечали, что даже небо над головой типично для одного города, а для другого нет? Когда я жила в Ленинграде, меня удивляли длинные облака. Здесь таких нет.

– Вы там долго жили?

– Так как я с детства любила рисовать, а в Мензелинске, где мы жили, художественной школы не было, мама повезла меня в Ленинград поступать в училище. О вузе, не имея соответствующей базы, я тогда и не мечтала. Но в художественном училище принимали только после восьми классов, я же успела окончить все десять. Однако город мне так понравился, что уезжать не захотелось, и я окончила в Ленинграде другое училище, где получила диплом швеи-мотористки и потом работала на фабрике.

– Эти годы вы не считаете потерянными?

– Наоборот! Шить, вязать, плести макраме – все умею благодаря знаниям, полученным там. Не говоря уже о том, как много мне дал этот город с его культурой. Точно так же я “впитывала” Москву, когда училась там.

– На кого?

– У меня диплом учителя рисования и черчения, выданный Московским государственным педагогическим университетом.

– Так вот откуда профессионализм в ваших работах…

– Профессионализм как минимум требуется в любой работе, а вот озарение, наитие – это Бог дает или не дает.

– Очень часто он бывает в этом смысле скуповат, правда?

– Но никогда не отнимает надежды и веры. Это тоже правда.

– Мы тут долго могли бы обмениваться мнениями. Но вернемся к теме удач и неудач художника. Что им предшествует?

– Порой вся жизнь. Вот у Николая Алешкова есть о художнике Сынкове такие строчки:

Все он успел –
только мы не заметили.
Все он сказал –
мы остались глухи.
И проявились – во тьме ли,
во свете ли
“подвиги” наши и наши грехи.

Жаль, что сам художник уже не услышал этих слов.

– Желаю и вам, Елена, “все успеть и все сказать”. И пусть вас почаще балует публика, как на том вечере, где нам всем было так хорошо.

Марьям ЛАРИНА.