– Давайте встретимся в родном для меня Доме актера, – предложила Мунира Закировна Булатова в ответ на мою просьбу дать интервью для нашей газеты.

И вот мы сидим с ней в уютном директорском кабинете Дома актера, появившегося в Казани четыре десятилетия назад по инициативе Муниры Закировны, возглавлявшей тогда Татарское отделение Всесоюзного театрального общества.

Народная артистка России и Татарстана Мунира Булатова создала на оперной сцене галерею ярких сценических образов женщин волевых, страстных, любящих. Таков ее вклад в русскую, татарскую и мировую оперную классику. И в камерных концертах она всегда покоряла зал своим красивым, бархатного тембра голосом. Этот тембр и сегодня завораживает, когда слушаешь Муниру Закировну. И видя, как загораются ее глаза, когда речь заходит о творчестве, о дорогих ей людях или событиях, не верится, что Мунире Булатовой исполнилось девяносто лет. Возраст над ней не властен.

Недавно в Казани состоялся прекрасный юбилейный вечер в ее честь, а главное – она еще раз убедилась, как ее любят, как по-прежнему много поклонников ее многогранного таланта.

– Мунира Закировна, ваша жизнь блистательной оперной певицы и общественного деятеля богата событиями. А как вы пришли в искусство, кто помогал вам на этом пути?

– Этот вопрос мне часто задают. Мой путь к искусству лежал через Татарский детский городок или, проще говоря, интернат (он располагался там, где ныне санаторий “Казанский”), через химкомбинат имени Вахитова, куда я пришла после школы, чтобы зарабатывать на жизнь. Работала в свечном цехе мастером, а по вечерам училась. Профессор Гильм Хайревич Камай, который преподавал в нашем ВТУЗе при комбинате, услышав, как я пою, сказал: “Булатовой здесь делать нечего, она все равно будет актрисой”. И действительно, вскоре передо мной открылся чудесный мир музыки – по вечерам я стала учиться в Восточном музыкальном техникуме. А открыли мне этот мир Ксения Александровна Апухтина, педагог по вокалу и родственница русского поэта Апухтина, и Нина Владимировна Бахрушина, пианистка и племянница известного театрального деятеля Алексея Александровича Бахрушина (его имя сейчас носит музей театра в Москве). Это были интеллигентнейшие женщины! И такие заботливые… Когда через год мне представилась возможность стать студенткой Татарской оперной студии при Московской консерватории, я долго колебалась – ведь мой отъезд лишил бы нашу семью средств к существованию, поскольку я по-прежнему работала на химкомбинате. Но Ксения Александровна убедила меня и мою маму, что в Москву ехать необходимо.

А там в студии уже занимались Фахри Насретдинов, Галия Кайбицкая, Асия Измайлова, Назиб Жиганов, Фарид Яруллин, Муса Джалиль… Я попала в добрые руки Марины Владимировны Владимировой, профессора Московской консерватории. В молодости у Марины Владимировны был такой голос, что Рахманинов, побывавший на ее концерте, хотел даже написать для нее одноактную оперу. Но не сбылось, вскоре композитор уехал из России… А для меня Марина Владимировна стала после мамы вторым родным человеком. Так она ко мне относилась – поистине по-матерински. И я на всю жизнь запомнила ее слова: “Сколько будешь жить, столько будешь петь. Только не останавливайся!..” И оказалась права – пою до сих пор.

А в те годы я была ужасно застенчивой и очень боялась сцены. Перед выпускным концертом студии в Большом зале Московской консерватории я сказала об этой боязни Марии Владимировне. И она договорилась о том, чтобы накануне концерта меня принял известнейший московский невропатолог, профессор Каннибах. Я ему поведала, что страшно боюсь сцены и, наверное, не имею права выходить на нее. А в ответ услышала: “Вы полюбите свою профессию, потому что самые счастливые мгновения жизни будут те, которые вы испытаете после спектаклей и концертов. И они будут поддерживать вас всегда”.

Не могу не назвать еще одного человека, сыгравшего огромную роль в моем становлении как певицы и актрисы. Когда я после войны, будучи уже солисткой нашего оперного театра, училась в консерватории, а затем стажировалась в Большом театре и пела в “Пиковой даме”, судьба подарила мне встречу с замечательным музыкантом Семеном Клементьевичем Стучевским. Достаточно сказать, что он в молодости аккомпанировал Собинову, затем Лемешеву, Архиповой, Шпиллер… Так что я прошла школу и этого прекрасного музыканта и педагога. Годы учебы у больших мастеров в оперной студии и Московской консерватории и сформировали меня как певицу.

– Особая страница в вашей биографии – годы Великой Отечественной войны, которая не обошла стороной и ваших родных.

– Горе вошло впервые в наш дом задолго до этой войны – когда умер мой отец. Мама осталась с пятью детьми без средств к существованию. А за год до войны погиб во время пожара мой младший братишка Шамиль. Он тогда учился в подмосковной школе имени Чернецкого, готовившей военных музыкантов. А война отняла и другого брата – Гусмана. Командир эскадрильи, гвардии лейтенант, он прошел Сталинградскую битву, потом был ранен, и четыре месяца от него не было ни строчки. Потом пришло письмо, где он сообщал, что находился в госпитале. “Мама, я родился во второй раз”, – писал Гусман. А в сорок третьем пришла “похоронка” из Запорожья, где он погиб. Уже после войны нам позвонили оттуда представители татарской диаспоры: “Мы узнали, что ваш брат воевал здесь. В селе Розовка, что в ста километрах от Запорожья, главная улица носит имя Гусмана Бикбулатова, а на месте его гибели стоит обелиск из черного гранита”.

– Но и вы, Мунира Закировна, близко узнали, что такое война.

– Впервые столкнулась с ней, когда стала выступать вместе с другими артистами в госпиталях – только в Казани их было тридцать пять. Там я увидела молодых, красивых парней, лишившихся рук или ног. Ну, а потом два месяца на Третьем Прибалтийском фронте наша концертная бригада из Казани выступала вблизи передовой перед летчиками, пехотинцами, зенитчиками, танкистами. Одни только что вышли из боя, другим предстояло идти в бой. Какие это были люди! Как они слушали!

И по сей день с волнением и радостью встречаюсь с ветеранами войны. Не раз пела для них романс Рустема Яхина “Дикие гуси”. Там чудесные и музыка, и слова: “Гуси весной вернутся назад, но никогда не вернется все, что пережито нами в дни молодости…”

– Ваша дружба с Рустемом Яхиным – это уже легенда. Что вас привлекало в нем?

– Интеллигентный от природы, он был всегда внимательным и сердечным, искренне радовался чужим успехам. У Рустема был приятный баритон, и на радио мы записали два его романса, он исполнял вторую партию. А какой он был прекрасный аккомпаниатор! И, конечно, горжусь тем, что многие свои романсы Яхин написал для моего голоса, и я была их первой исполнительницей.

Моим другом стал и Назиб Жиганов. Наша творческая дружба началась в сороковые годы. Я пела в его первой опере “Качкын”, которой открылся наш оперный театр, затем в опере “Ирек” и, конечно, в “Алтынчеч”, где партия Тугзак стала одной из моих самых любимых. Я бережно храню свидетельства нашей дружбы – подаренный мне клавир оперы “Джалиль”, записки с просьбой исполнить тот или другой романс. Все это мне очень дорого.

– А каким запомнился вам Муса Джалиль?

– Впервые увидела его, когда была совсем девочкой, на поэтическом вечере в нашей школе. Потом в оперной студии в Москве, где Муса заведовал литературной частью и постоянно организовывал концерты татарской музыки в Москве. Один из них – на радиостанции Коминтерна. Здесь я впервые спела песню Загида Хабибуллина “Сагыну” (“Томление”). Позднее при помощи Джалиля вышла моя первая пластинка с записью этой песни. А когда вернулись в Казань, встретились в только что созданном оперном театре и получили квартиры в одном доме, но в разных подъездах. Нас разделяла общая стена, и мы перестукивались. Муса был очень непосредственный, открытый для людей и увлекающийся, причем не только своей работой. Помню, как он хлопотал о моем первом в Казани сольном концерте, придумал программу, сам вел… Программку эту храню.

Мунира Закировна достает несколько фотографий. На одной из них она вместе с Екатериной Фурцевой. Оказывается, их встреча состоялась по просьбе Булатовой.

– Я была тогда председателем ВТО и встретилась с министром культуры, чтобы рассказать о бедственном положении певцов и солистов балета нашего театра. Зарплата у них была хуже некуда – всего сто семьдесят пять рублей. Так было не только в Казани. Лишь Большой театр и Кировский в этом отношении были в привилегированном положении, там артисты получали высокие зарплаты. Екатерина Алексеевна очень тепло меня приняла, сорок минут со мной разговаривала, но помочь не смогла – это оказалось не в ее власти.

На другой фотографии Мунира Булатова с послом Чехословакии в СССР Фирлингером.

– История этого снимка такова, – рассказывает Мунира Закировна. – Как председатель общества советско-чехословацкой дружбы в Татарстане, я в составе официальной делегации побывала в Чехословакии. А с товарищем Фирлингером я позднее встретилась и в Казани, куда он приезжал уже как президент общества чехословацко-советской дружбы. Днем у нас была встреча с ним, а вечером он слушал оперу “Алтынчеч”. Я пела Тугзак. Не узнав меня, гость спросил: “Что за певица в этой партии?” – “Наша Мунира Булатова”. – “Как, она?! Наши певцы в день спектакля даже к телефону не подходят, а она с утра была с нами…”

– А при каких обстоятельствах вы встретились с Полем Робсоном?

– Это было в Москве, на концерте в Зале имени Чайковского, где участвовали многие знаменитые певцы. Поль Робсон спел в дуэте с Иваном Семеновичем Козловским “Ноченьку”, и мне поручили преподнести американскому гостю цветы. И вот на сцене высится Поль Робсон, улыбается, обаяния – море! Смотрю на него снизу вверх, протягиваю цветы, а он наклонился ко мне, как к ребенку, и … поднял вместе с букетом. Это было так неожиданно!

– В чем секрет вашего творческого долголетия?

– В востребованности. Я ее чувствую, когда встречаюсь со слушателями. И, конечно, в том, что я никогда не работала в искусстве, я с л у ж и л а ему.

– Мунира Закировна, вы не только замечательная певица, но мама и бабушка…

– Нет, не бабушка, а “дэу ани” – “старшая мама”. Так зовет меня внучка Алиса (улыбается).

– Вы довольны дочерью и внучкой?

– Очень, очень! Они всем интересуются, и это с малых лет. Дочь по образованию филолог и философ, но предана музыке, любит петь. У нее чудесное меццо-сопрано. Я люблю петь в дуэте с ней. Жаль, что это случается не часто. Ну, а Алиса уже на втором курсе филфака университета. Но кем хочет стать по окончании учебы, пока не говорит. Это ее секрет.

…Мне часто задают вопрос, счастлива ли я? Думаю – да. И счастье мое в том, что встречала в жизни много замечательных людей, что осталась в музыке и не раз испытывала те самые счастливые мгновения, о которых мне говорил профессор Каннибах. Их мне дарили сцена и зрители.