Поговорить с поэтом – это почти то же самое, как, не умея лазать по скалам, довериться крепкой руке альпиниста и совершить восхождение к вершине (пусть и видимой только ему).

Не буду кривить душой перед читателем и обращаться к Николаю Алешкову на “вы”, ведь мы с ним давно на “ты”, еще со времен литературного кружка “Творяне”. Несколько лет Алешков приезжал из Набережных Челнов в Елабугу, чтобы вести этот кружок. И не денег ради, платили ему гроши. Творчество, общение – вот что привлекало его сюда. Жаль, что кружок распался, но с “творянами” Алешков сдружился навсегда. Трое из них по его рекомендации вступили в Союз российских писателей. Это Наталья Вердеревская, Антонина Силкина и Роберт Ясавеев. А кроме того, издали свои первые сборники Евгений Поспелов и Рахим Гайсин. Без ложной скромности назову и свою книжечку “Елабуга гостей не забывает. Приезжайте!”. А Эдуард Брусков известен елабужским читателям как автор философских эссе. Короче, каждый из “творян” так или иначе состоялся. А наш “крестный” выпустил уже шестой сборник стихов.

– Николай, вот с этого я и хотела бы начать нашу беседу: Елабуга и ты. Ты автор предисловий ко всем, изданным в Челнах, сборникам елабужских поэтов. Мне понравилось, когда, предваряя стихи Натальи Вердеревской, ты сказал: “Может быть, действительно такой вот наивной провинциальной стойкостью страна-то и спасется?” И “Мамины песни” Антонины Силкиной подытожил как “ответ, если не Чемберлену, то всем, кто затеял очередную российскую смуту”. Стихи Роберта Ясавеева назвал “исповедальными”. Чувствуется, что ты рад за них и за всех, кто, как может, отстаивает свою позицию.

– Это действительно так. Я смотрю на таких людей как на своих единомышленников. Ведь почему мой последний сборник называется “Вопреки”? Потому что “надо оставаться человеком всей нечистой силе вопреки”.

– Да, я поняла, что эти строки – своеобразный эпиграф ко всему сборнику.

– А что касается Елабуги… Я приезжаю к вам не только по делам. В старой доброй Елабуге, мне кажется, даже время течет медленнее, и это нравится моей душе, она отдыхает. Таких мест, к сожалению, в Набережных Челнах почти не осталось. Конечно, как такового “старого города” там никогда и не было, а завод-гигант поглотил даже природу.

– Помню еще одну твою строчку: “Я бы тоже гордился заводом, если б речка осталась жива”.

– Но ты не знаешь, что она из тех 26 стихотворений, которые были изъяты советской цензурой из моего первого сборника стихов.

– “26 их было, 26!” Прямо как про бакинских комиссаров. Но потом, надеюсь, изъятые стихи “ожили” в других сборниках?

– Да. Но того удовлетворения, конечно, они уже не принесли, ведь читатель построже наверняка подумал: “Теперь все стали смелыми! А что раньше молчали?!”. Я не молчал. Не публиковали – другое дело.

– Тем не менее тебя приняли в Союз писателей СССР, когда тебе не было и сорока лет. В те годы таких называли “молодой, начинающий писатель”.

– В начинающих ходили и до пятидесяти лет, потому что вся бумага в стране уходила на воспевателей власти. Молодому поэту издать книжечку считалось неслыханным везением. Сейчас другие времена. Буквально на днях у нас в издательстве “Стрежень” выпустил свой первый поэтический сборник пятнадцатилетний челнинец.

– Представь себе, не всех такие перемены радуют. Недавно прочитала интервью с одним писателем-ветераном. Он сетует на то, что если раньше все проходило проверку Москвой, то сейчас в провинции издается столько “макулатуры”…

– Я в корне не согласен с этим! Хотя бы потому, что прежде всего Москва заполонила всю Россию макулатурой, издавая миллионными тиражами Донцовых и иже с ними. Провинции такие тиражи и не снятся. А в российской глубинке издаются произведения, пусть не всегда равноценные, но они греют своей чистотой и искренностью.

– Вот уж чего не хватает книгам даже талантливых столичных писателей. Никто не станет отрицать, что Пелевин или там Ерофеев талантливы. Но их произведения напоминают мне поддельные векселя, они обкрадывают читателя. А сколько там ненормативной лексики!

– Я с интересом прочитал “Чапаев и Пустота” Пелевина, но в душе осталась только пустота. Тут же захотелось обратиться к вечной литературе, и я опять взял в руки “Степного волка” Гессе. Земля и небо.

– Но мы не договорили насчет твоей любви к провинции. В журнале “День и ночь” я прочитала твое интервью на эту тему. Там есть очень острые мысли. И острые, и горькие. В том числе по поводу литературной газеты “Звезда полей”, которая выходила под твоей редакцией в Набережных Челнах, но объединяла писателей из многих регионов России. Однако просуществовала эта газета недолго. Ясное дело, по причине отсутствия финансирования. Хотя среди тех, кто сердечно отзывался о твоей газете, был такой авторитетный писатель, как Виктор Астафьев.

– Да, “Звезду полей” заметили многие, но без поддержки властей или меценатов газета все равно бы не выжила. Жаль, конечно. Мне было интересно собирать ее – по листочкам, по крупицам, по всей России.

Отчего мне показалось, что они даже внешне похожи – Виктор Астафьев и Николай Алешков? Оттого, видимо, что вначале заметила их сходство внутреннее. Один в прозе, другой в поэзии – одинаково человечны. Простые и нежные слова, соединенные между собой искусно и в то же время незатейливо. Слова, прильнувшие друг к другу с отчаянной силой – страсти, счастья и страданья… Они одинаково равнодушны ко всяким Америкам и Австралиям, и, вместе с тем, каждому из них знакома боль не только за ближнего, но и дальнего, за весь род человеческий. Как маленькая звездочка на небосклоне и большая яркая звезда, они льют свет одинаково теплый, мягкий, но и беспощадно холодный ко всякой мрази. Хотите убедиться? Почитайте еще разок того и другого.

– Ты сказал, что приезжаешь в Елабугу не только по делам… Что ты имеешь в виду?

– Издание энциклопедии социально-деловой элиты Татарстана “На стыке тысячелетий”, на страницах которой мы рассказываем о тех, кто сегодня делает погоду в экономике и культуре республики. В том числе там есть страницы, посвященные Елабуге. Благодаря этому проекту мы помогаем бедным, но талантливым писателям и поэтам издавать свои книги. То есть люди, чьи имена вошли в нашу энциклопедию, автоматически становятся меценатами. Я подчеркиваю – меценатами, потому что не люблю слово “спонсоры”.

– Откуда оно вообще выскочило! Да и не только слово “спонсор”. Сколько в нашей жизни появилось чуждого, заимствованного…

– Мою позицию ты знаешь: надо в любой ситуации оставаться человеком. Не в моих правилах ругать все и вся и уважать себя только за это.

– Я только в одном с тобой не согласна. В том, что ты нравственность российской глубинки ставишь выше нравственности столиц. Вот я гостила не так давно в Питере. На улицах люди вежливые, подробно объяснят, как пройти и куда свернуть. И среди молодежи нет столько пьяных, как у нас. По-моему, там сама архитектура, музеи, театры – все работает на воспитание человека. А у нас, в провинции, культуру подменили различные шоу, презентации…

– Твои наблюдения, может, и имеют место быть, но причину и следствие ты поменяла местами. Откуда идет разлагающее влияние на провинцию, где действительно ни театров, ни архитектуры, а только телеящик? Растлевающие душу фильмы, пошлые ток-шоу и телеигры – разве они не воздействуют на провинцию? Тот, кто выпускает все это в эфир, забыл о совести. А в провинции она еще жива, как и боль за народ, за Отечество, мучительный поиск добра, красоты, правды.

– Об этом же твое стихотворение “Привет, Москва!”. Портрет столицы ты нарисовал с горечью:

“Сверкает мраморная глыба, сусальным золотом маня.
За храм Христа Москве спасибо, но он помпезен для меня.
И я не буду здесь молиться – душе в провинции светлей.
Ведь чем богаче ты, столица, тем равнодушней и подлей
ко всей России, что веками, страдая, мучаясь, любя,
несла за пазухой не камень – последний грошик для тебя.
Нет и теперь душевной муки за мать-Россию у Москвы…
Москва! Как мало в этом звуке осталось русского. Увы…”

Это в полном смысле слова гражданственные стихи, которые лично меня убеждают, что назначение поэзии не меняется. Спасибо за беседу! Новых тебе удач в творчестве и в жизни.

Марьям ЛАРИНА.
Елабуга.