Каких только знаменитостей не знала Казань! В конце XIX века здесь жил представитель старинного французского аристократического рода, берущего начало от короля Людовика XVI и предводителя крестоносцев Балдуина Фландрского, впоследствии императора Константинопольского. Во Франции род Бодуэнов де Куртенэ вымер еще в 1730 году, а вот в Казани вдруг объявился спустя почти полтора столетия.

Но Иван Александрович (так звали его в России) Бодуэн де Куртенэ прославился, конечно, не только знатностью происхождения. Его (наряду со швейцарским лингвистом Фердинандом де Соссюром) считают основателем теоретического языкознания XX века. Приятно сознавать, что основные идеи выдающегося ученого сформировались именно в Казанском университете, где в 1874 году он был избран в доценты по кафедре сравнительной грамматики и санскрита, никем не занятой со времени ее учреждения. А через год Бодуэн защитил докторскую диссертацию “Опыт фонетики резьянских говоров”, заслужившую Уваровскую премию Императорской академии наук и не утерявшую научной ценности по сию пору. Тогда же он получил звание профессора, проработал в Казанском университете 9 лет. Его лекции были совершенно оригинальны, мэтр никогда не читал их по конспектам, а стоял с мелом у доски, и казалось, что идеи рождаются тут же, на глазах у изумленных слушателей. Да, его курс был достаточно сложным, и иногда слушателей было совсем немного, но профессор готов был заниматься даже с одним-единственным студентом, лишь бы того по-настоящему интересовал его предмет. И такие случаи известны.

Однако истины ради следует признать, что Бодуэн де Куртенэ приехал в Казань уже вполне сложившимся ученым. Еще на подготовительных курсах в Варшавской главной школе он увлекся лингвистикой и получил там степень магистра историко-филологических наук. Затем в Праге изучал чешский язык, в Берлине – санскрит, а в Лейпциге получил звание доктора философии. До приезда в Казань Бодуэн читал лекции в Петербургском университете по сравнительной грамматике индоевропейских языков, причем был первым преподавателем этого предмета.

Вообще, Бодуэн де Куртенэ умел и любил быть первым в самых разных областях. Видимо, горячая рыцарская кровь крестоносца Балдуина Фландр-

ского бурлила в его жилах и звала на научные подвиги первопроходца. Для Куртенэ не существовало никаких авторитетов, он с легкостью ломал утвердившиеся стереотипы и создавал собственные теоретические конструкции. Причем, они тоже не были статичными, идеи ученого находились в постоянном обновлении и развитии. Как он сам говорил, нужно “брать исследуемый предмет таким, как он есть, не навязывая никогда не подходящих ему категорий”. У Бодуэна де Куртенэ появились молодые талантливые последователи (Н.Крушевский, В.Богородицкий, С.Булич, А.Александров), которые вместе с ним и создали хорошо известную в научном мире Казанскую школу языкознания.

Свои выводы Куртенэ делал, основываясь главным образом на семье славянских языков, хотя хорошо знал и европейские языки, санскрит. Главная его заслуга – создание теории фонем. Как он сам писал, существует “несовпадение физической природы звуков с их значением в механизме языка для чутья народа”. То есть материальный элемент языка – “звук речи” – не совпадает с основной фонетической единицей, которую Бодуэн называл фонемой. Определения фонемы у ученого менялись, но фонема всегда понималась им как психическая сущность, “некоторое устойчивое представление группы звуков в человеческой психике”. Правда, эта теория не была понята его современниками – она появилась слишком рано. Но в XX веке она оказала решающее воздействие на развитие фонетики. Бодуэн один из первых сказал о том, что нужно изучать живой язык, его диалекты (поэтому он часто совершал лингвистические экспедиции), а не “мертвые буквы”, которые неизвестно как звучали в момент своего написания.

Бодуэн опережал свое время, он сделал несколько гениальных предсказаний о связи лингвистики с другими науками – психологией, антропологией, социологией, биологией и заложил основы таких наук, как психолингвистика и социолингвистика. Ученый первым начал применять в лингвистике математические модели и был зачинателем нового направления – экспериментальной фонетики.

Проблема создания общего языка для всех жителей планеты издревле волновала человеческие умы. Первый проект искусственного славянского языка известен в России еще с XVII века. Но особенно эта идея была популярна среди южных славян, которые часто подвергались нападениям как с севера, так и с юга, и они боялись ассимиляции. Бодуэн де Куртенэ изучал на практике, что такое “родство языков”, и сделал научный обзор славянских языков (кстати, он не только отредактировал, но и дополнил “Толковый словарь живого великорусского языка” В.И.Даля – также выпускника Дерптского университета). А сам Бодуэн – автор первого в мире диалектного славянского словаря тончайшей транскрипции. По его записям можно и сегодня воспроизвести живую разговорную речь. Поэтому не случайно, что ученый предложил рассмотреть проект создания межславянского языка на I съезде славянских филологов и историков, который состоялся в Петербурге в 1904 году.

Бодуэн был человеком страстным и увлекающимся. Он изучал различные жаргоны и тайные языки. Для него язык – орудие “миросозерцания и настроения”, поэтому, чтобы лучше его понять, необходимо исследовать народные поверья и предрассудки.

На рубеже XIX-XX веков было модным, особенно среди литераторов, увлечение “цветным слухом”. Синий цвет василька, проходя через “неведомые людям разрывы”, мог превращаться в “звук кукования кукушки или плач ребенка”. Или, как писали тогда поэты, издавать “флейты звук зорево-голубой”… Ученого раздражали грубые футуристические “откровения” сочинителей вирш, но свой интерес к синтезии, к межчувственным соответствиям он обозначил достаточно явно в ряде своих работ.

Любопытны мысли ученого и о преподавании языков, в том числе для иностранцев, которые он выразил в статье “Значение языка как предмета изучения”. “Из всех общественных или психолого-социальных проявлений, – писал ученый, – язык представляет самое простое, самое богатое и вместе с тем постоянно, беспрерывно наличное в умственном мире каждого человека. Перед объектами естественных наук язык имеет то технически-педагогическое преимущество, что он всегда, так сказать, под рукою, он всегда присущ, и при его наблюдении не требуется никаких особенных приборов и приспособлений”. Но выстроить правильно процесс преподавания очень сложно. Нужно подготовить такие учебники, чтобы они могли “приохочивать к занятию этим языком, а не запугивать учащихся”.

Так, ученый критикует автора “Учебника русского языка для немцев” А.Быстрова за “называние букв звуками…”. Такое же недопустимое смешение букв и звуков Куртенэ находит и в “Русском букваре для польских детей” В. Хорошевского.

Дело в том, что основные принципы Казанской школы языкознания строго различали звуки и буквы. Например, в некоторых случаях – ель, боец, отъезд, елка, прием, вьюга, ясный, обезьяна – буквы е, ё, ю, я обозначают сочетание двух звуков ([й] + гласный). А в словах типа мера, поселок, клюв, сяду – один гласный звук [э], [о], [у], [а] и мягкость предшествующего согласного.

Бодуэн помимо работы в университете преподавал в первом классе Казанской гимназии. О своем опыте он подробно рассказал на первом съезде преподавателей русского языка в военно-учебных заведениях. Широко известен такой пример.

Профессор задал вопрос: “Какой корень у слова “власть”?” Ученик не смог ответить. Тогда Бодуэн задает новый вопрос:

– Ну а какой глагол в связи с этим словом?

– Владеть, – последовал ответ.

– Какой корень в слове “владеть”?

– Влад.

– А в слове “власть”?

– Влад.

– Как же это так?

– “Д” перед “т” переходит в “с”!

Это обобщение в те годы считалось научным открытием. А на уроках Бодуэна их легко делали десятилетние ребята…

К сожалению, Казанская лингвистическая школа активно работала не более десяти лет. В 1883 году Бодуэн де Куртенэ уехал из Казани. Через четыре года умер его ученик Крушевский, традиции школы продолжил Богородицкий. Однако учеников у него не было.

И все же Казанская лингвистическая школа оставила заметный след в мировой науке, ее идеи развивались в Петербургском университете, она оказала большое влияние на польскую и чешскую лингвистику.

Но серьезного исследования на эту тему еще не было. Американский ученый Джоанна Уильямс-Радваньска назвала концепцию Казанской школы “потерянной парадигмой”.