Театр страдает более всех искусств. Писатели, живописцы, композиторы и после своей смерти благодаря своим произведениям продолжают общаться с новыми поколениями читателей, зрителей, слушателей. Для театра же каждый отыгранный накануне вечером спектакль – это в полном смысле слова уже вчерашний день, оставивший след только в памяти тех, кто этот спектакль видел. А для тех, кто не видел, это вообще пустой звук.

Я думаю об этом каждый раз, когда, готовя ту или иную выставку в театральном музее, перебираю старые театральные программки и фотографии. Как жаль, что нынешнее поколение зрителей не видело этих спектаклей, этих актеров и не представляет себе, даже отдаленно, в чем, собственно, заключается тот самый катарсис, о котором так много говорили и писали старые театральные критики. И что значит испытать от игры актера потрясение, от которого, образно говоря, переворачивалась душа и хотелось начать жизнь заново.

В конечном итоге ради этого и существует театральное искусство, ради этого тратили деньги афинские архонты, раздавая гражданам субсидии не на оплату квартиры, а на посещение спектаклей. Ибо театр создавался не как средство развлечения, а как средство познания и воспитания – нравственного и эстетического. И воспитание это происходило именно через катарсис – то самое состояние, которое абсолютно невозможно выразить словами. Однако, не испытав его, не пережив хотя бы раз в жизни, никогда по-настоящему не поймешь, что же такое театр и почему это искусство не умирает вот уже в течение двух с половиной тысячелетий и не умрет, очевидно, до тех пор, пока существует на земле человек.

А ведь были, были такие актеры и в Качаловском театре! Когда-то и на его сцене царил Его Величество Актер. Формируя труппу, директор Казанского театра Ригорин ездил по всей России в поисках талантливых актеров. И он же говаривал: “Грешно не поставить “Ревизора”, если в труппе есть и Городничий, и Хлестаков…”

Режиссер и тогда, конечно, был важным лицом в театре, ибо, как верно заметил Жорж Садуль, даже гениальные актеры, работая под руководством посредственности, и сами становятся посредственностями. Но успех режиссера оценивался в первую очередь через успех актера. Ибо если он не захватывал зрителя своей игрой, не вызывал в нем эмоционального отклика, то считалось, что спектакль не достигал своей цели. А потому для режиссера не было важнее задачи, чем раскрыть в полной мере возможности актера, выявить все грани его дарования. В конечном итоге это поддерживало интерес зрителей не только к этому актеру, но и к театру, и к самому режиссеру.

Да и много позже, с появлением художественных советов и в самом театре, и при Министерстве культуры, здесь внимательно следили за тем, чтобы, по крайней мере, ведущие актеры не только не простаивали, а непременно творчески развивались. Скажем, режиссер В.Миллер смог поставить в Качаловском театре “Медею” Ж.Ануйя только потому, что в его труппе была замечательная актриса Вера Улик. Исключительно ей был обязан успехом спектакля “Госпожа министерша” и режиссер С.Ярмолинец. Как играла Людмила Кара-Гяур отнюдь не главную роль Песочинской в спектакле “Ретро”, зрители старшего поколения помнят до сих пор. А после того как Геннадий Прытков сыграл Глумова в спектакле “На всякого мудреца довольно простоты”, критика единодушно назвала его соавтором режиссера-постановщика В.Портнова.

Впрочем, если тот или иной актер использовался в ролях одного и того же плана или вообще исчезал со сцены на несколько лет, это тоже не оставалось незамеченным… Воспоминания о таких вынужденных простоях для каждого актера самые мучительные. По этой причине в свое время простились с Казанью и Улик, и Кара-Гяур, и ряд других замечательных актеров.

Век режиссуры, наступивший в последней трети двадцатого столетия, многое изменил в театре. Треугольник, вершиной которого был актер, перевернулся основанием (режиссер-художник) кверху. Актер утратил свою творческую самостоятельность и самоценность, превратившись в исполнителя режиссерской воли. Отсюда массовый переход актеров в режиссуру, поскольку потребность в собственном творчестве по-прежнему велика.

Вопрос не в том, чтобы вернуть означенный треугольник в исходное положение. А в том, нужны ли вообще сегодня театру яркие актерские индивидуальности, способные заслонить собой режиссера-“творца”? И что делать там молодому актеру, выпускнику специального учебного заведения, четыре года грезившему Шекспиром, Чеховым и принятому в театр по признаку наличия штанов? Мощным наступлением эстрадных шоу зритель приучен к яркому зрелищу, бесконечному мельканию света, полуобнаженных тел, блестящей мишуры.. Способен ли он сегодня воспринять тонкости чеховского подтекста, глубину античных страстей? Давно отвык он и от мхатовской психологической тишины…

Время действительно изменилось, и театр, как и положено добросовестному зеркалу, не может не отражать тех явлений, которые обступают его со всех сторон. Так, может быть, и не стоит горевать ни о судьбе актера, ни о судьбе зрителя, как и о самом театре, давно отошедшем в область стариковских воспоминаний? И все-таки… Все-таки Мандельштаму повезло больше. Он имел счастье видеть великую Алису Коонен в роли Федры…

Юрий БЛАГОВ.