Трагедия под названием “Норд – Ост” привнесла суровые коррективы не только в российскую действительность, но и в театральные законы. По крайней мере, один из них теперь можно перефразировать так: если в первом акте на сцене висит ружье, то в третьем (если не раньше…) оно может выстрелить в любого из нас. И хотя, как известно, в одноименном мюзикле не была прописана ария для человека в маске, камуфляже и с автоматом Калашникова, тем не менее многие из тех, кто находился в зале и в кого он целился с переливающейся веселенькими огнями сцены, приняли его за опереточного статиста, а все последующее – за эффектную режиссерскую находку. Есть над чем задуматься…

По горькой иронии, новый спектакль Камаловского театра “Черная бурка” (“Кара чикмен”) тоже начинается с того, что из глубины сцены, оформленной Сергеем Скомороховым под условно “кавказский” пейзаж, выходит небритый вооруженный человек с характерной черной повязкой на голове…

Неприятный холодок пробежит по телу и при упоминании в связи с камаловской премьерой слова “мюзикл”, которое уже никогда не будет означать для нас только то, что оно означает, скажем, на Бродвее, где и было некогда подхвачено. И я поймала себя на том, что совершенно сознательно хотела бы его избежать, хотя бы из суеверия… Признавая при этом, что главными художественными доминантами спектакля Фарида Бикчантаева стали музыка Масхуды Шамсутдиновой, как всегда пронизанная сакральными мотивами и космическими шорохами (кстати, это последний творческий проект с участием композитора перед ее отъездом на постоянное жительство в США), и такая же “пронизывающая” хореография Олега Николаева, немало преуспевшего в области шоу-балета.

Конечно, спектакль, его образная ткань сложились задолго до “норд-остовских” событий, но все же невольно они легли в контекст новой постановки, подготовив особую остроту восприятия и жанра спектакля, и его смысловых акцентов.

Пьесу осетинского драматурга Георгия Хугаева “Жил-был пес” (в некоторых театрах она тоже шла под названием “Черная бурка”) выбрал и хотел ставить Марсель Салимжанов. “Он буквально заболел этой пьесой. Он говорил о ней так, как будто это была его личная история”, – вспоминает Ф.Бикчантаев. А история такая. Жил-был пес. Он верно служил хозяину, который тоже его любил. И однажды этот пес, не устояв перед чарами молодой красивой волчицы, попадает в сети, умело расставленные вожаком стаи: расплатиться за благосклонность красавицы Чобры ему предлагают, естественно, овцами из отары хозяина. Не допуская даже мысли о предательстве, пес позволяет отаре уйти целой и невредимой, а сам остается в горах, воспользовавшись тем, что хозяин случайно забывает свою бурку. Всю зиму он безотлучно охраняет эту бурку: не ест, не пьет… А по весне, когда хозяин возвращается и видит, в какое жалкое, немощное и, в общем-то, бесполезное существо превратился некогда сильный и бесстрашный пес Тугзар, человек берет ружье и недрогнувшей рукой нажимает на курок.

Да, теперь мы можем лишь догадываться о том, как бы поставил эту пьесу Салимжанов. А вот чем привлекла его история жизни и смерти верного пса Тугзара? Думается, в первую очередь ясностью, сакраментальностью смысла и почти религиозной силой чувства, которое способен внушить к себе Человек. Вопрос не в том, достоин он или нет “образа божьего” в себе, – это не столько дар, сколько крест. То и печалит, что все чаще он ложится на наши плечи непосильной ношей. И такая ли уж редкость, когда такой же обузой, бременем становятся для нас чья-то преданность, безоглядная верность… Смотреть на многие вещи проще, без “сантиментов” нам подсказывает здравый смысл, а он, как известно, начинается там, где кончается вера. И чем настойчивее мы в своем стремлении найти “разумный” компромисс, дабы груз нравственных обязательств не так сильно давил и не ущемлял нашей внутренней свободы, тем труднее нам понять тех, кто как бы не ощущает этого груза и продолжает нести свой крест, обретая на этом пути и смысл, и веру, и свободу.

Впрочем, уж сколько раз твердили миру: “Человек – это звучит гордо!” И с пафосом, и с беспощадной самоиронией… Самое большее, что еще можно извлечь из этой избитой фразы, вложив ее в уста служивого по кличке Тугзар, – это комический эффект, который тем и запоминается, что о нем тут же и забываешь. И все же это лучше, чем пафос, игра всерьез, с показом “правды чувств и характеров”. Этому в первую очередь сопротивляется сам материал пьесы. Ну как, скажите на милость, выглядит “правда чувств” Осла или Зайчихи, окажись они в волчьем логове? И каково поверить, что в этих “предлагаемых обстоятельствах” никто даже носом не поведет в их сторону (что же касается упомянутой представительницы самого плодовитого и трусливого племени, то она еще и аплодисменты сорвет, подавшись со страху в стриптизерши). Немногим больше “жизненной правды” и в готовности пострадать за идею Барана-самоубийцы… В рамках сказочно-фольклорного имиджа остаются разве что мудро-немногословный Ворон (Равиль Шарафеев) да Лисица (Алсу Гайнуллина) с повадками “вышедшей в тираж” кокотки.

Смех, конечно, хорошее, но все же не единственное средство от пафоса. Нерв спектакля – это нечаянная страсть Тугзара к волчице Чобре. А уж она-то точно не поддается никакому здравому смыслу. Это можно только станцевать – так же страстно, чувственно… И в этом танце (конечно же, танго!) будет все: и восторг Тугзара, и какое-то плотоядное торжество коварной Чобры (Люция Хамитова), и боль, отчаяние Вожака (Ринат Тазетдинов), чей расчет: морально раздавить молодого и сильного соперника и тем самым удержать возле себя Чобру – так и не оправдался. Впрочем, Тугзар для нее тоже окажется слишком легкой добычей, и она потеряет к нему интерес даже раньше, чем ей будет позволено выйти из игры и обрести желанную свободу.

Как уже было сказано, музыка, хореография пронизывают все действие и одновременно творят свое собственное пространство, которое много выше и ближе к небесам, как бы донося до них ту энергию безусловной любви и прощения, которую несет в себе образ Тугзара. Но та же “небесная” партитура, подобно горному эхо, многократно усилит и финальный выстрел, о неизбежности которого уже говорилось.

Эмоциональное воздействие музыки само по себе очень сильное, и сосуществовать с ней на сцене актерам одновременно и трудно, и легко. Легко, потому что глубина и духовный объем, придающие этой “звериной” истории звучание притчи, достигаются как бы сами собой, минимумом средств. Но именно потому и трудно, ибо эта кажущаяся легкость зачастую действует на актеров в буквальном смысле окрыляюще, сосредотачивая их в первую очередь на внешнем, преимущественно пластическом рисунке. Безусловно, он тоже важен, ибо тоже участвует в создании “сюрреалистической” атмосферы спектакля. Однако для того, чтобы оторваться от земли, сначала надо от нее же и оттолкнуться…

Как ни странно, ближе всего к пониманию этого те из исполнителей, которые прошли большую школу салимжановских постановок и для которых правила игры, предложенные Ф.Бикчантаевым, не самый привычный способ существования на сцене. Тем не менее они очень уверенно и темпераментно ведут свою партию в зажигательном “танце с волками”, не сбиваясь при этом и с внутреннего ритма и не жертвуя той самой правдой чувства, которая и для этого спектакля, как оказалось, вовсе не лишняя…

Такой же внутренней наполненности не всегда хватает актерам, для которых условный язык этой постановки, замешанный на культе игры, замкнутости театрального пространства, что называется, родная стихия. И что самое досадное, это наблюдение распространяется на исполнителя роли Тугзара Искандера Хайруллина. Он почти виртуозен там, где его отношения с персонажем “выясняются” с помощью пластической лексики, такой же взрывной, импульсивной, как и сама природа этого талантливого актера, являя нам воплощенный образ сильной и благородной мужественности, не лишенной честолюбивого начала и вместе с тем очень трогательной в своей преисполненности высоким чувством долга. Однако как только исполнитель остается “один на один” с немощным, умирающим Тугзаром, нам остается лишь догадываться о силе и неизбывности той веры, надежды и любви, которые делают И.Хайруллина – Тугзара таким неотразимым в буйстве молодой, полной желаний плоти…

Если Люция Хамитова (Чобра) существует в том же пластическом рисунке и подпитывается теми же импульсами, что и ее партнеры – Хайруллин и Тазетдинов, то исполнитель роли Хозяина Радик Бареев преимущественно индифферентен по отношению к этой “коллективной” энергии. Думаю, отчасти именно поэтому молитва Тугзара, его человеколюбивый экстаз зачастую обращены как бы в пустоту.

Конечно, некоторая дистанцированность человека от других персонажей совершенно оправданна, ибо буквальная логика и побудительные мотивы человеческих поступков и переживаний – это та область, в которую спектакль напрямую не вторгается. И все же, думается, присутствие на сцене человека с ружьем, даже в качестве такой вот статичной, сугубо функциональной фигуры, может и должно рождать ощущение, что, кому бы ни предназначался его выстрел, он прозвучит как выстрел в себя.

Несмотря на то, что спектакль изначально задумывался как своеобразное приношение Марселю Салимжанову, думается, мало кто рассчитывал, что Фарид Бикчантаев пойдет по пути догадок и предчувствий, пытаясь взглянуть на эту историю глазами своего предшественника. Да, в пьесе Хугаева он увидел свою историю и предложил актерам, в том числе и “салимжановским”, свою игру. Она-то и позволяет смягчить излишнюю пафосность пьесы, написанной, похоже, не сегодня и даже не вчера, а также свежо и непредвзято взглянуть на возможности традиционного для татарского театра жанра музыкальной драмы, который в некотором роде тоже был предтечей мюзикла. Тем более что о возвращении музыкальной драмы на камаловскую сцену – не в смысле возврата к прошлому, а как бы на новом витке – мечтали многие, в том числе и Марсель Салимжанов.

Но и в полном смысле “бикчантаевским” спектакль тоже не получился. По крайней мере, до сих пор режиссер еще никогда не работал в таком тесном соавторстве с хореографом, никогда не уделял столько внимания зрелищной экспрессии… Плохо это или хорошо? Честно скажу, не знаю. Но смею предположить, что именно такой спектакль нужен сегодня театру, его зрителям. С одной стороны, он освящен, хотя бы на уровне замысла, именем Салимжанова, его личностной философией, но при этом обращен все же в завтрашний день, который для театра уже наступил.

На снимках: Тугзар – И.Хайруллин, Хозяин – Р.Бареев; сцена из спектакля.