В основе киносценария И.Квирикадзе “Американская шлюха, или Путешествие с отцом-алкоголиком по России” лежат подлинные события из жизни советской кинозвезды Зои Федоровой, а именно: история ее любви к американскому полковнику, военному атташе посольства США. Об этой истории, случившейся в годы войны на фоне не менее кровавой мясорубки – сталинских репрессий, написана книга их дочерью Викторией Федоровой. Можно ли об этом ставить спектакль? Безусловно, но при условии, что театр располагает хорошей пьесой или хотя бы добротной инсценировкой. Киносценарий же Квирикадзе написан для Голливуда в расчете на то, что вряд ли кто из американских обывателей читал и вряд ли когда-нибудь прочтет произведения А.Солженицына, Е.Гинзбург, В.Гроссмана, В.Шаламова…

А потому мой первый вопрос: коли уж Качаловский театр решил обратиться к теме сталинских репрессий (хотя, на мой взгляд, сказать об этом больше и лучше, чем упомянутые выше писатели, уже вряд ли возможно), зачем он взял заведомо вторичное и абсолютно суррогатное с точки зрения художественности сочинение? Польстился на зазывное название, чтобы “клюнул” все тот же обыватель? Или режиссер просто решил повторить спектакль, поставленный им около десяти лет назад в Ростове? Конечно, само по себе это не является криминалом. Лишь бы в спектакле присутствовала и другая, более веская и значимая мотивация такой нещепетильности.

Прояснить режиссерский замысел, а заодно и отвлечь внимание от примитивного и схематичного сценария, по всей видимости, должна массовка, на которую режиссер Славутский делает ставку почти в каждом своем спектакле. Вот и здесь сначала на сцену выходят дети в белом, с колпаками на головах, делающими их похожими на гномов, а следом – и вся труппа: как всегда, сплоченными рядами, пританцовывая… И в течение всего спектакля массовка регулярно будет заполнять сцену, изображая то восторженную советскую толпу, то нарядных, танцующих довоенное танго гостей на различного рода приемах. Причем каждый раз эти сцены внутренне бездейственны и затянуты.

Из этой толпы время от времени выделяется (или, наоборот, – теряется в ней) человек по имени Федор, зарабатывающий себе на жизнь тем, что пародирует Ленина, копируя его манеру двигаться, картавить и т.д. Конечно, современному зрителю не привыкать к подобного рода концертным номерам, да и для театра это уже отработанный трюк, а потому Федор-Ленин идет дальше: на лету подхватив смешливую реплику из той же толпы: “Ленин не может писать!”, он принимает характерную позу и натурально писает… Смешно, не правда ли?

Между тем, понятно, что это всего лишь фон, на котором разворачивается драма главной героини спектакля Сони. Она певица, и во время одного из концертов на нее “положил глаз” генерал Калошин (читай Берия). Соню и ее подругу привозят к нему, заставляют раздеться донага, что они и делают за полупрозрачной ширмой. Шокирует не сам факт, что актрисы остаются на сцене совершенно голыми, а то, что при этом не возникает ни малейшего ощущения ужаса происходящего. Да и сам генерал Калошин оставляет впечатление эдакого улыбчивого бабника и только. Это Берия-то!

Затем Соня убегает от него в далекую Хиву, и здесь на свою беду к ней начинает “приставать” один несчастный узбек. Все кончается тем, что Соня его убивает. Надо полагать, в состоянии аффекта, потому что, будь ее реакция более адекватной, автору пришлось бы искать другой, но столь же благовидный предлог, чтобы упечь Соню за колючую проволоку.

Еще одно “зачем” возникает после сцены, когда уже в лагере некий зек умоляет Соню пожалеть его и она без особых терзаний отдается ему… Могло такое быть? Безусловно. В сталинских концлагерях люди узнавали о себе и куда более страшные, непостижимые вещи, чему есть масса документальных свидетельств. Однако на то это и спектакль, чтобы каждый поступок, а тем более душевный порыв героини подкреплялись не только авторской прихотью, но и логикой внутреннего действия. А что добавляет спектаклю и образу главной героини этот явно “вставной” эпизод (как, впрочем, и многие другие)? Разве что такой же смачной прямолинейности, какая сквозит и в названии спектакля… Кстати, о ненормативной лексике. Чтобы донести ее, не расплескав, не только до пуританского слуха сидящих в партере, но и трепетно внимающей каждому слову галерке, материться актеры выходят на авансцену. Почти как шекспировский Гамлет в старых театральных постановках перед тем, как сказать свое “Быть или не быть…”

Как бы между делом развивается и основная “любовная” линия спектакля – Сони и Эдвина Паркера. Впрочем, в этих отношениях также превалирует мотив жертвенной, “сердобольной” любви. А как ее сыграть, не раздеваясь? И Соня опять же раздевается. А через некоторое время раздевается … ее подруга, и они долго так бегают по сцене в одних трусиках…

Спектакль идет три с половиной часа. Причем большая часть этого времени отдана массовке – танцующей, поющей, зубоскалящей и опять марширующей в духе физкультурных парадов тридцатых годов. Убери все это – ничего не останется. Кроме вопросов, разумеется. Грустно. Потому и не называю фамилий актеров: зачем лишний раз обижать и без того униженных…

Ильтани ИЛЯЛОВА.