Хотел он этого или нет, но о нем всегда много говорили. Разное. Писатель-сатирик, язвительный, не признающий авторитетов. Возмутитель душ. Поэт, из-под пера которого выходят глубоко философские стихи. Бард, чьи песни выворачивают душу, заставляют думать.

Легкого разговора “ни о чем и обо всем” с ним не получилось. Он оказался совсем другим, нежели я его себе представляла. Человек, в котором непостижимым образом соединяется несовместимое.

Он по-восточному закрыт и загадочен, но по-европейски улыбчив и общителен. Тонкий и внимательный собеседник, в чьем присутствии время пролетает незаметно. Он ловит душу, быть может, и сам не желая того. Искренностью, терзающей пронзительностью мелодий, обжигающими строками своих песен. Послушав хотя бы одну из них, нелегко остаться равнодушным. Его песни становятся необходимыми, как воздух.

Трудно судить, в чем Зульфат, автор восьми книг и трех песенных лазерных дисков, талантливее, что для него важнее в творчестве – драматургия, поэзия, музыка или песни? Он органичен во всем. Он философствует, но его размышления помогают познать, понять и принять его, нового. Ведь все меняется в этом мире, и сам Зульфат Хаким сегодня другой, нежели несколько лет назад. Но есть ценности неизменные и истины непреложные. Об этом и наш разговор…

О культуре

– Сейчас много говорят о духовной деградации страны, приходится слышать и о том, что и татарская культура переживает определенный кризис, что эстрада заполонена исполнителями невысокого уровня…

– Я не верю, когда слышу от человека слова переживания за культуру своего народа. Эти слова могут означать только то, что у человека есть проблемы личного характера в этом вопросе. А потом, что такое культура? Это же не вещь в себе. И сама по себе она не существует. Это верхний слой быта определенной нации. Своеобразное проявление жизненного уклада народа. Вспомним древних людей. Они ведь начинали свою жизнь не с плясок у костра. А с охоты, возделывания земли, и лишь потом стали рисовать на стенах пещер.

А вот уклад собственного народа мне, признаюсь, не совсем понятен. И у нас сейчас появилась какая-то третья культура. Субкультура. Из деревни вышли, до города не дошли. Что-то среднее. Мне сегодня очень трудно рассуждать о том, что творится на сцене театров, в концертных залах. Мы ведь получили то, что должно было прийти с изменениями в обществе. Много разных певцов появилось на эстраде? Но ведь демократия подразумевает и такого рода свободу. Если человек хочет петь и со своей песней выйти на эстраду, ему этого не запретишь. И если человек плохо поет, то глупо ругать его за это. Так же, как за некрасивую походку или плохой почерк.

– Но почерк и походка – дело личное, а если он вышел на сцену…

– Нет, и это его личное дело. И если кто-то его слушает или пришел на концерт – это тоже дело только личное того же зрителя.

А зачем вообще все это анализировать? Будем мы рассуждать или нет, культура идет своим путем. По-моему, и о творчестве не надо говорить – надо творить. Как о любви. Не надо много говорить о ней, надо просто любить…

О вере в себя

– Родителей часто навещаете?

– Раз в два-три месяца в родные Шингальчи, это под Нижнекамском, возвращаюсь. Не так часто, как хотелось бы, но… боюсь надоесть.

– Ну уж. Мать-то всегда рада видеть своего сына, тем более если у него все ладится.

– А почему вы решили, что у меня все ладится?

– Вы оставляете впечатление человека, у которого все в порядке. Благополучный, уверенный…

– А знаете, почему так? Потому что я верю в себя. А вера в себя, убежден, великая вещь. Были в жизни периоды, когда я просто потихоньку погибал, утратив эту веру. Это внутреннее состояние нельзя ни сыграть, ни сымитировать. Не буду скрывать, но у меня были тяжелейшие моменты, когда мог просто погибнуть, спиться. Лет в двадцать я был совершенно отвязным, наглым, дурным. Уехал из деревни в Нижнекамск. В никуда.

Пел в ресторанах, пил, дурил, что-то писал. Но параллельно умудрился закончить филиал КХТИ. Потом и в этом городе стало тесно, и я уехал в Казань. Она меня совсем не ждала. Да и я приехал столько перевидевший, познавший, разочаровавшийся. Потом понял, что мне не на кого обижаться и не от кого чего-то ждать. Тогда же начал много писать. Вышла первая книга, была поставлена первая пьеса. И жизнь стала входить в нормальное русло.

Надломленного же человека видно сразу… Прежде всего должно быть душевное благополучие. Я теперь привык довольствоваться тем, что имею. А внутренний конфликт возникает в результате несовместимости потребностей человека с его возможностями. Не нужно ставить перед собой запредельную планку, которую очень хочется взять. Я знаю, что завод мне не построить. Того не сделать, этого. А в молодости хотелось чего-то совершенно недостижимого, отсюда и метания. Только теперь понял, что вообще много чего не могу. А когда это осознал, стало спокойнее.

Человек становится благополучным тогда, когда обретает душевный покой, а его приносят кому – творчество, кому – семья, кому – любимая женщина. Но не карьера и не власть. Можно наворовать кучу денег, настроить коттеджей, накупить сторожевых собак, приобрести оружие. Но ничего не принесет человеку душевного равновесия и согласия с самим собой. В жизни есть много невозможного. Невозможно, например, полностью избежать конфликтных ситуаций. Невозможно дойти до Бога. Невозможно дойти до истины. Но идти надо. Не материальные блага обеспечат мир в душе, а только работа духа.

– Тогда достаточно для себя определить, что такое благополучие, и, получается, ты счастлив? Бомжи тоже счастливы? Ведь их состояние – это их выбор.

– В чем-то счастливы, наверное. Но это неудачный пример. В их существовании есть какая-то нездоровая вынужденность, психический надлом… Вообще, в самом появлении человека на этот свет изначально заложена величайшая несправедливость по отношению к нему. Он приходит в мир, где уже существуют законы, к написанию которых он не имел никакого отношения. Он вынужден жить по этим законам, подчиняться тем правилам, которые придумали без него, но для него. И потому, если этот человек совершает что-то противоправное – вина на каждом из нас. За проступок каждого в ответе все общество…

О песне, музыке и порядке

– …С возрастом многое переоцениваешь. Уходишь от голословности. У меня много сатирических произведений, но я начал и на сатиру смотреть по-другому. Имею ли я право бичевать то или иное явление? Взамен же ничего не предлагаю. Если бы тут же показал выход из ситуации, другое дело. Я понял, что не должен судить и осуждать. Нет людей хороших и плохих. Есть люди, которые тебе нравятся или не нравятся. Нужна ли вообще моя критика, сатира, проза?

– И это говорит автор популярнейших произведений! Ваш спектакль “Мчит меня мой конь в Казань”, который идет в театре им. Камала, только за пять месяцев пережил тридцать шесть постановок! Но если так рассуждать, как вы… Так ведь и писать можно перестать?

– А у меня, кажется, к этому и идет. Знаете, любое искусство в какой-то мере от Сатаны. И моя писанина тоже. У меня спрашивают, а почему тогда продолжаешь писать? А потому что еще сидит во мне этот бес. Тот бес, который во мне, – пишет. Тот бес, который в режиссере, – ставит. Который в актере, – играет, а уж тот, что в зрителях, – аплодирует.

– Поет тоже он?

– Мне трудно определить природу такого явления, как авторская песня. Это новое состояние духа. Ведь песня, на мой взгляд, в первую очередь боль души. До последнего времени казалось, что это одно из многообразных проявлений какого-то одного творческого процесса. Но вот после недавних концертов, которые прошли у меня в Камаловском театре с аншлагами, я почувствовал, что это совсем иное, чем работа в других жанрах. И в этом новом состоянии мне гораздо комфортнее. Ощущаю какой-то полет.

Музыкальным шедевром мои сочинения не назовешь. Но они из души. Не люблю, когда мои песни исполняют другие. Песня совершенно меняется. Моя боль – это только моя боль. Мои мысли – это только мои мысли. Песня рождается только как итог каких-то переживаний, опять-таки личных. И мои переживания кто-то другой передать не сможет. Это очень интимно. Если они трогают чью-то душу, значит, мои чувства искренни и созвучны слушателю. Поводом для каждой становится определенное событие. Я не могу и не хочу штамповать конъюнктурные вещи. Сколько можно написать песен о маме? Одну, две, по-настоящему трогающие. Сколько можно написать песен о разлуке? Опять-таки одну, две, только конкретно пережив эту боль.

– Не тяжело выходить на сцену, смотреть в зал, полный зрителей?

– Тяжела ответственность, которую чувствую по отношению к слушателям. Переживаю, что вдруг может подвести аппаратура, что будет какой-то сбой в программе. А своим зрителем могу похвастаться. На мои концерты приходит умный, интеллигентный народ. И знаю, что среди них есть люди, которые поддерживали меня в самые тяжелые годы, когда я был неугоден, непонят, отвергнут. И они оставались со мной все это время. Моя публика меня понимает. И от этого на душе легко.

– Но вы говорите только о Казани?

– К сожалению, гастроли не по мне. Концертная деятельность сопряжена с большими материальными затратами, нужно содержать коллектив, администраторов. Если бы я был компанейским человеком, который легко обзаводится друзьями-приятелями, связями, – другое дело. Но я совершенно некоммуникабельный. А здесь, в Камаловском театре, меня знают, поддерживают. У нас теплые творческие отношения.

– В Интернете прочитала о вас такую фразу: татарский бард-европеец. И даже – татарский Челентано, тяготеющий к року…

– “Челентано” мне не нравится. И “тяготеющий к року” – тоже. Знаете, меня в милицейских сводках всегда поражала фраза: “Склонил к сожительству”. Всегда пытался представить, как же это можно? Вот и “тяготеет к року” звучит также глупо и странно. Я просто люблю рок-музыку, вырос на ней.

– А без вашего ведома ваши песни исполняют?

– К сожалению, часто. И мне всегда это не нравилось. Во-первых, песни берут бесцеремонно, не спросив согласия автора. Во-вторых, были случаи, когда слова списывали прямо с кассеты, порой не поняв смысла. И ведь один певец вот так, переврав слова, долго пел! А недавно на одном из фестивалей некий исполнитель подошел ко мне, “порадовал”. Тут, говорит, композитор из Башкирии твои стихи на музыку положил, а я эту песню исполняю. Ну разве можно так? Есть же авторские права, должна быть элементарная порядочность в этом деле. И вот видите, в любом случае мы опять-таки подходим к такому понятию, как нравственность. Нас всегда будут поить в кафе дурным кофе за грязными столиками, что угодно добавлять в фарш, нас будут унижать до той поры, пока у того, кто напротив тебя, в душе непорядок…

О нравственном  выборе

– …А вы мне покажете текст нашей беседы до публикации? Остерегаюсь печатного слова после одного случая. Журналист поинтересовался, кто из русских классиков мне более близок. Я ответил: “Достоевский”. А в опубликованном тексте тот вопрос переиначили, журналист якобы спросил, кто для меня является мерилом в творчестве. Да для меня в этом плане вообще авторитетов не существует! И Достоевский близок только потому, что сумел выразить в своем творчестве сущность своего народа.

Из “Предвыборного монолога” Зульфата Хакима: “…Мы иногда критикуем свой народ за негативные свойства и отрицательные черты. Но мы критикуем от любви к нему, от уважения к его прошлому и с надеждой на его будущее. Татарскому народу также присуще множество благородных, добрых, красивых черт, и об этом даже нет надобности говорить особо, об этом просто-напросто спросите у русских, проживающих в Татарстане, и они вам скажут, что им живется здесь с татарами спокойно и мирно. Нам, татарам, всегда было понятно высказывание русского мыслителя Н.Добролюбова: “Человек, ненавидящий другой народ, не любит и свой собственный”…

…Нельзя замыкаться в своих чувствах, нельзя принимать свои взгляды, как некую раз и навсегда обретенную данность. Но я всегда был честен и перед собой, и перед народом. И если хотел что сказать, то говорил об этом прямо, не оглядываясь ни на какие авторитеты.

Из “Предвыборного монолога” Зульфата Хакима: “Мы подвергали сомнению его (М.Шаймиева. – авт.) политику и хозяйственную деятельность, но не смогли предложить взамен что-то другое. Он оказался сильнее. Он выдержал удары и со стороны русских недоброжелателей, и со стороны представителей своей нации. Он, избранный народом, победил, заслужив громадный авторитет в масштабе Европы, при этом не переставая заботиться о своем народе. Мы, его критиковавшие, каждый по-своему старались что-то делать, но наша роль оказалась незначительной, и ни один из нас не стал популярным и любимым народом, как он. Мы, критиковавшие его, должны набраться мужества и признать: сегодня в Татарстане это главенствующая фигура и один из выдающихся политиков России. Мы “били” его и слева, и справа, и чем попало, а он продолжал делать свое дело и отстаивал интересы как татарского, так и русского народов. Иногда обижались татары, порой обижались русские. Но угодить всем невозможно, поэтому, как мне кажется, порой он делал даже невозможное. Как говорил Хосе Марти, самая трудная профессия – быть человеком. Да, это очень нелегко – быть человеком, независимо от того, кто ты – глава государства или простой гражданин…”