Сегодня вечером в БКЗ им.С.Сайдашева состоится юбилейный концерт известного композитора Бориса Трубина. Автор нескольких симфоний, оперы “Комендант Бугульмы”, симфонической поэмы “Зоя”, камерно-инструментальной и вокальной музыки, Б.Трубин сегодня представляет важную сторону русской композиторской школы Татарстана. Его творчеству присущи яркая национальная почвенность, образная рельефность, интонационная броскость, четкое ощущение формы.

– Борис Николаевич, позвольте вас поздравить с 70-летием и пожелать новых творческих удач. Для начала было бы интересно узнать о ваших родовых корнях.

– Благодарю вас и всех тех, кто в эти дни шлет мне поздравления. А что касается моего происхождения, то я родом из Пензенской области. Мои предки и по отцовской, и по материнской линии так или иначе были связаны с лесом: лесники, столяры, плотники… Этим я объясняю и свою страсть к всевозможным поделкам, правда, меня больше тянет к работе с металлом.

– А к музыке кто-нибудь из родных проявлял интерес?

– Отец. Он играл в духовом оркестре, и вид музицирующего отца до сих пор стоит перед моими глазами.

– Не этот ли момент повлиял на ваш профессиональный выбор?

– Нет, не этот. Самое сильное впечатление детства – это услышанная из репродуктора в годы войны “Ленинградская симфония” Шостаковича (ее название я потом выяснил). В то время по радио в нашем селе передавали только сводки Совинформбюро, а тут радист почему-то не отключил трансляцию, и я услышал совершенно неведомые звучания – играл симфонический оркестр. И еще одно звуковое впечатление детства – голос Левитана. По его первой фразе “Говорит Москва” мы заранее могли определить, какие новости нас ожидают. Это был не просто тембр голоса диктора, это была Интонация времени. Впоследствии в своей Второй симфонии “Реквием”, посвященной женам и матерям, не дождавшимся с войны своих мужей и сыновей, я постарался отразить неповторимую левитановскую интонацию как знак этого тяжелого времени.

– Когда же был сделан окончательный профессиональный выбор?

– В детстве и юности мы, дети военного времени, свое будущее видели не в области искусства. В системе наших профессиональных ценностей на безоговорочно первом месте была защита Отечества. Мы себя видели смелыми летчиками, артиллеристами, морскими капитанами. Свои мечты мы пытались реализовывать уже в годы войны. Так, в моей биографии – побег на фронт, но далее ста километров от дома мне уйти не удалось. Я попытался поступить в школу юнг, но по состоянию зрения пришлось отказаться и от этой “голубой мечты”. Ну а музыку я решительно выбрал лет в пятнадцать, когда меня свозили на концерт классической музыки в Пензу. Я был поражен! До сих пор помню всю программу.

– В становлении музыканта главные вехи – учителя. Кто они в вашей жизни?

– Их было несколько. Это А.С. Турищев в Пензе и мой “казанский триумвират”: Ю.В.Виноградов, Р.М.Яхин и А.С.Леман. Каждый из них – это целый художественный и личностный мир. Каждый по-своему потрясал объемом дарования. Виноградов удивлял широкой эрудицией и профессиональной обстоятельностью. Яхин – необычайным человеческим и музыкальным талантом. Поначалу мы были шокированы его манерой общения. Он играл нам, ученикам, свои новые сочинения и спрашивал при этом: “Ну как?” Яхин был лишен какого-либо педагогического высокомерия и уже тогда видел в нас своих коллег по творческому труду. Когда он уходил из консерватории, я искренне переживал.

– А Леман? Что вы усвоили от него?

– Это был педагог от Бога! Главное, чему он нас научил, это умению слышать, вслушиваться в окружающий мир, воспринимать разные стороны жизни через некие музыкальные образы, видеть во всем Музыку.

– Как вы думаете, достаточно оценен вклад Лемана в музыкальную культуру Татарстана?

– Сейчас рано говорить об этом. Он, конечно, несколько в тени. Отчасти дело в самой его музыке, в которой немало сложного. Возможно, она излишне утонченна, не всегда направлена на конкретные слушательские ожидания. Что касается признания его как педагога, то, может быть, здесь имеет место недостаточная учтивость его учеников.

– Неужели это в природе композиторской профессии: почувствовав себя “мастером”, забывать об учителе?

– Нет, дело не в профессии, просто это показатель какой-то недоученности.

– Я так понимаю, что вы один из тех, для кого имя Лемана свято. Я имею в виду недавно законченную вами Пятую симфонию, посвященную памяти Учителя. “Свежее” сочинение – оно всегда самое дорогое?

– Да, оно действительно для меня много значит. Я семь лет готовился к этой работе. А началось все с поэмы современного американского поэта Джона Брауна “Симфония о России”, которую мне показала в собственном переводе поэтесса Елена Бурундуковская. Это произведение меня покорило. Брауна восхищает российская сила характера, стойкость, непредсказуемость… Моя симфония – это диалог русского композитора с американским поэтом, где дух России показан мной (во всяком случае, мне так хотелось) далеко не только в положительных тонах – через переплетение светлых и мрачных сторон нашей истории и нашего мироощущения.

– Эта симфония будет звучать на юбилейном вечере?

– Да, я надеюсь.

– Можно сказать, что в последнее время вы демонстрируете чудеса творческой плодовитости по сравнению, допустим, с восьмидесятыми годами. С чем это связано?

– Вы это верно заметили. До 90-х годов я писал значительно меньше. Возможно, чувствовал малую востребованность. Леман даже как-то назвал меня “русской недвижимостью”. В последнее десятилетие у меня появилось какое-то новое творческое ощущение – я начал испытывать непередаваемую радость от самого процесса сочинения. И произведения стали создаваться как бы “на одном дыхании”. Раньше такого не было. Оперу “Комендант Бугульмы” я писал десять лет.

– Она до сих пор не поставлена?

– К сожалению, это так. В ее несостоявшейся сценической судьбе сказались некоторые субъективные тенденции недавнего прошлого.

– Может, дело в самом жанре оперы? Тот факт, что композиторы практически перестали писать оперы, свидетельствует не столько о какой-то тенденциозности со стороны театральных деятелей, сколько о некотором несоответствии внутренних законов жанра и потребностей дня сегодняшнего. История профессиональной музыки показывает, что вечных жанров не существует. “Золотой век” оперы позади. Как вы считаете?

– Я думаю, что опера будет существовать, но не в таком архивно-музейном виде, как сегодня. Опера будущего будет включать большой объем сценического действия. Сейчас идет какой-то промежуточный этап. Опера существует в рок-культуре, и ее успеху во многом способствуют зрелищность, энергичность, стремительность действия. Что касается меня, то неудача с моей оперой – отсутствие постановки – на меня сильно подействовала: в оперный театр я не хожу и опер писать больше не буду.

– Симфония оказалась более гостеприимной областью?

– Пожалуй, да. Она позволяет выразить широкую гамму чувств. Я удовлетворен, что за последние годы удалось написать четыре симфонии. Тороплюсь высказаться! И именно в этом очень современном жанре.

– А в чем для вас его современность?

– Самая современная музыка – это тихая музыка. Мне нравится, когда из ничего, из тишины начинают рождаться звучания. В громкой музыке все композиторы одинаковы. В тихой – они проявляют свои индивидуальные черты, если, конечно, таковые имеются.

– Ваша преподавательская работа насчитывает четыре десятка лет. Вы – один из авторитетных педагогов теоретико-композиторского факультета консерватории. Как вы определяете талант будущего композитора, как происходит отбор?

– У меня никогда не было возможности выбирать себе учеников. Мне приходилось иметь дела с “трудными учениками”.

– Рашид Калимуллин, самый известный ваш ученик, тоже был “трудным”?

– Да, вначале с ним было очень непросто. Но в нем привлекали настырность и трудолюбие. Мне вообще не нравится работать со студентами, которые считают себя уже готовыми композиторами. Такие обычно ярко начинают, но быстро гаснут. А те, которые начинают как бы “с нуля”, при условии таланта и трудолюбия, быстро “набирают вес” и часто превращаются в ярких авторов.

– Какое произведение для вас является самим дорогим?

– То, которое напишу!

Беседовал

Александр МАКЛЫГИН.