О поэте Юрии Макарове знают сегодня, к сожалению, считанные единицы, да и те, скорее всего, не придают ему какого-то значения. Но я уверен – в будущем читающая Россия признает в нем тончайшего лирика.

Абсурдна и вне рамок судьба тех, кого Бог наградил талантом. И чем весомее тайный Божий дар, тем подчас отчаяннее, беспросветнее положение художника.

Такова судьба и казанского поэта Юрия Макарова.

Передо мной на столе – груда разрозненных листков, общих тетрадей с его стихами. Они написаны в разные годы. Одни помечены еще пятидесятыми, другие – девяностыми годами. Из всей этой кипы черновиков предстоит сделать книгу. Не сделаю – все стихи, даже отмеченные печатью небесной чистоты, сгрызут мыши…

-Ах, вот в чем дело, – осенит читателя догадка. – Поэта нет, и старый приятель взялся обнародовать его творчество!

Да нет, слава Богу, поэт пока жив. Но представьте, человек в течение тридцати пяти или даже сорока лет пишет, чувствуя свою полную отверженность. Он перестает верить в то, что контакт его, как поэта, с читателями вероятен в принципе. Да и как ему составлять и издавать сборник, если он до сих пор не знает, каким образом открываются двери издательств? Да, похоже, и не желает этого знать…

Я пишу, пишу, пишу
и на ниточке вишу.
Придет мой участковый,
а он мужик толковый,
улыбочкой забрезжит
и ниточку обрежет.
И полетят по ветру
последние грехи –
на все четыре стороны
сиротами стихи.

Редкие публикации, конечно же, были. В 1961 году вышел сборник “Добрый огонек”, где было опубликовано одно стихотворение Юрия Макарова. В 1968 году в сборнике “Радуга” – тринадцать его стихотворений. Ещё три – в 1974-м, в сборнике “Приметы века”… В 1991 году Юрий Макаров с десятью стихотворениями попал даже в сборник “Стихи казанских студентов”, хотя студентом никогда не был. Большие подборки – до двадцати стихотворений – выходили в 90-е годы в журнале “Идель”, в газетах “Комсомолец Татарии”, “Вечерняя Казань”… Но что любопытно, все эти публикации исходили не от самого Юрия Макарова, а от его друзей и знакомых. Это они приносили его стихи в редакции. Включали их в сборники, правили и редактировали, когда возникала в том нужда.

Помнится, не один раз и я говорил ему:

– Юрий, давай соберем сборник. Через три дня приходи ко мне со своими черновиками. Сядем за стол и вместе будем разбираться.

Проходит три дня, Макарова нет как нет. Проходит месяц – нет, пропал… Встречаемся через три месяца или полгода:

– Ты что же, черт полосатый? Мы же договаривались!

-Да, конечно, извини, пожалуйста, – в глазах у Макарова чувство вины и искреннее раскаяние. – Впрочем, Бог с ней, книжкой. Я тебе новые стихи принес. Послушай!

Такие разговоры между нами происходили не один раз. Убедившись, что от самого Макарова ничего не добьешься, в первый раз я сам попытался собрать и издать сборник его стихов ещё в семидесятые годы, когда приобрел в литературных кругах Казани определенную силу.

Тогда порядок выхода книги был таков. Вначале требовалась рекомендация русской секции Союза писателей Татарии. Имея ее на руках, рукопись можно было нести в издательство. Здесь поэт или прозаик должен был заручиться положительными отзывами рецензентов Таткнигоиздата, а также получить “добро” Госкомитета по делам издательств и полиграфии в Москве. Через эту систему фильтров необходимо было пройти, нигде не споткнувшись, и только в этом случае автор – конечно, при благожелательном или в крайнем случае нейтральном отношении к нему заведующего редакцией издательства – получал желанное право на включение своей рукописи в тематический план.

В случае с Макаровым система фильтров срабатывала уже в первом звене. Послушав стихи и снисходительно похлопав автора по плечу, “зубры” русской секции отпускали его на все четыре стороны. Гуляй, пиши.

Что делать?

В те годы в обкоме партии заведующим отделом пропаганды и агитации был Н. Демидов, позднее уехавший в Москву первым заместителем министра внутренних дел СССР. Я решил пойти к нему как к русскому человеку. Почему-то именно такая мысль у меня возникла…

Так и так, мол, в Казани живет поэт Юрий Макаров. В стихах – никакой политики. Чистая лирика. К сожалению, Макаров пьет… Но это гениальный русский поэт. Помогите ему издать книгу. Как вы, может быть, помогли бы Есенину или Рубцову…

Выслушав мой взволнованный монолог, Демидов сказал:

– Оставьте стихи. Посмотрю, посоветуюсь.

И посоветовался. Позвонил в Союз писателей Татарии. Там его обо всем проинформировали… При следующей встрече через неделю Демидов укоризненно сказал мне:

– Хотел помочь. Стихи мне понравились. Но не могу. Оказывается, Макаров – пьяница.

– А разве я от вас скрывал, что он пьет? Да, в конце концов, разве в этом дело! Суть в том, что это гениальный поэт.

…Вторую попытку издать стихи Макарова я предпринял в восьмидесятые годы. Тощенький сборник с грехом пополам удалось выпустить, когда поэту исполнилось 54 года.

Я составил достаточно большой сборник, примерно в три с половиной тысячи строк, написал предисловие, благополучно провел рукопись через обсуждение в Союзе писателей. Сам Юрий Макаров на обсуждении не присутствовал по традиционной причине. Мало того, мне самому пришлось относить рукопись в издательство, так как и на этот раз с Макаровым приключилось что-то похожее. Как бы то ни было, рукопись включили в план.

Через год или полтора – выход книги занимал тогда довольно длительное время – заведующий отделом художественной литературы вдруг говорит мне:

– Ты хлопотал о Макарове. Все нормально, но книжка, по всей видимости, не выйдет. Из книготорга на нее поступила заявка всего на шестьсот экземпляров. А нужно – как минимум на тысячу двести, меньше типография просто не будет печатать…

– Что же делать?

– Надо походить по книжным магазинам, уговорить сделать заявку ещё на шестьсот экземпляров.

Короче говоря, в самом большом книжном магазине Казани мы с Юрием Макаровым подписали обязательство, что сразу после поступления сборника в магазин нами будет выкуплено шестьсот экземпляров…

– Получишь гонорар и на эти деньги выкупишь свой сборник. Понял? – тут же, в присутствии директора магазина, наказал я Макарову.

– Нет, Диас Назихович, – наметанный глаз директрисы прозревал будущее лучше, чем я. – Его мы не знаем. Мы знаем вас. И поэтому теребить будем вас, учтите это.

Сборник стихов вышел, и выкупать его пришлось действительно мне. На собственные деньги. Я был тогда на “нулях”, и пришлось залезть в долги, поскольку телефонные звонки из книжного магазина следовали каждую неделю. Гонорар, полученный Юрием Макаровым в издательстве, конечно же, был им пропит. Но мало того, в сборнике из отобранных мной трех с половиной тысяч строк оставили только тысячу четыреста. Остальные стихи были выброшены, как и мое предисловие…

-Что же ты не сказал, что сборник режут? – ругал я Макарова. – Я бы поднял скандал в издательстве! Мало того, что я вынужден был выкупать твою книжку, ты и здесь подвел меня и себя!

– Да не переживай! Бог с ней, книжкой. А насчет денег, сам пойми, как мне было удержаться? К тому же половину денег у меня украли…

– Дурак ты блаженный! Знать тебя не хочу!

Я был взбешен и зол на него.

* * *

Прошло почти десять лет. Однажды на улице я встретил седого старика с авоськой и с трудом узнал в нем своего старого приятеля. Это был Юрий Макаров.

– Жив?

– Живой пока. Хожу вот по дворам, бутылки собираю. До пенсии надо дотянуть. Задерживают.

– Пишешь?

– А куда деваться? Для меня это как болезнь… Раньше с радостью бежал к письменному столу. Мать удивлялась: чего, куда вскочил? А теперь пишу и бросаю.

– Почитай последнее…

Мы стояли на грязной шумной улице, и старый человек, похожий на бомжа, читал мне свои стихи.

Цветет трава
в руках луною тихой.
И звездной грудью дышат небеса.
Вползаю в детство кроткою улиткой,
целуя рос любимые глаза.
Вот и скамья, в сенях велосипед,
в пыли мои игрушки у порога…

– Выходит, пишешь и бросаешь?

– Да, пишу и бросаю.

– Ладно, завтра приду к тебе. Жди.

И вот я в его “берлоге”, затаившейся в одном из ветхих домов маленького Профессорского переулка. (Хотя он и находится в центре города, большинство казанцев даже не подозревают о его существовании.)

Из какого-то темного угла Макаров извлекает пачки стихов и бросает их на пол перед горящей печкой. В рамах нет стекол, окна забиты фанерой и досками. Тусклый свет лампы да огонь от печки освещают две крошечные пятиметровые комнатки. В этом полумраке старательно разбираем рукописи. Из полуразодранного чемодана извлекается ещё пачка стихов, потом откуда-то из-под кровати ещё одна…

– Стихи я люблю, как цветы, – говорит Макаров. – Они сами растут в душе. Пишешь – экстаз какой-то. Как в горячке. Кажется, с пера не строчки бегут, а кровь. Жуковский вот в Бога верил. Думал, что Он ему диктует. И у меня… Кто это сказал? Мол, думал, что я свищу, а оказывается, через меня кто-то свистит…

– Ладно, тащи все сюда, на стол, – говорю я. – Клопов у тебя нет? Не натащу их к себе домой?

– Клопы у меня все вымерзли, – радостно успокоил меня Макаров. – Зима холодная была.

– А ты как не вымерз?

– У меня кожа да кости. Чему мерзнуть? Да и водка на что?

– Все пьешь? – любопытствую я без осуждения, между делом.

– Когда есть на что – пью. Чаще нет, поэтому трезвый.

* * *

Я мог бы не приводить этих подробностей, опустить какие-то детали быта поэта. Но пусть будет все, как есть. Ведь не в замке из слоновой кости, не посреди райских кущ, а именно в этой “норе”, в темной преисподней, являющейся жилищем поэта, и рождались его стихи, поразившие лично меня своей божественной чистотой.

Сорок лет сочинительства не принесли ему ни славы, ни денег. Взяли же у него все. Литература чрезвычайно сурова по отношению к своим творцам. Она как будто мощным насосом вытягивает всю душу художника, его надежды, время, не давая заниматься ничем другим. А что взамен? Что в самом деле взамен?

Познакомились мы с Макаровым почти треть века назад. Я моложе его на шесть лет, но мы оба ходили в литературное объединение при музее А. М. Горького. Дружить не дружили, но приятельствовали. И довольно близко. Что я видел тогда у него дома? Старую мать, старую икону в старой божнице в углу, старую пишущую машинку с зажатым под валиком листом бумаги и такую же старую немудреную обстановку.

Помнится, тогда он впервые попал в психоневрологическую клинику и привел оттуда жену-шизофреничку. Их трогательный роман продолжался на моих глазах лет шесть-семь… Где теперь эта милая больная женщина с тонкой доброй улыбкой? Где ее страдающая душа? Нет уже и матери… Ни старой иконы в божнице, ни пишущей машинки… А то, что осталось, ещё больше почернело, покрылось патиной разрушения. Вот это и есть цена. Жестокая плата за бескорыстное служение Слову.

* * *

Юрий Макаров родился в 1932 году в Казани. И действительно, не под счастливой звездой. Ему не исполнилось и года, когда он остался без отца. Как-то рассказывал мне со смехом, что три класса он закончил до войны и четыре – после… С двенадцати лет уже работал, и всю жизнь это был грубый физический труд: рабочий типографии, матрос, электромонтер, грузчик, кочегар… Внешне его жизнь была бессобытийна и в основном прошла в Казани. Единственные “окна” – армейская служба в засекреченном стройбате в Аральске и на Байконуре, когда строительство космодрома только начиналось; работа взрывником на Дальнем Востоке, куда он завербовался и откуда сбежал, оставив там трудовую книжку; три года отсидки за железной решеткой в ЛТП, куда его регулярно отправляли на лечение и муки.

Тяжелая физическая работа, неустроенный быт и постоянный труд души, самообразование – между этими двумя полюсами текли годы, десятилетия…

Помню, однажды он сказал мне:

– Устроился работать грузчиком, чтобы уставать, как лошадь. А потом залечь в своем стойле и спать, спать… Хотел убить в себе поэта. Не получилось.

И то ли сожаление, то ли удивление прозвучало в его голосе. Да, не получилось.

На пригорках, где были снега,
бьют фонтанчики ландышей спелых.
А на травах лежит синева
со следами зари недозрелой.

А вот ещё:

Кусты-подростки у тропы
Сбежались дружною ватагой
И вслед кричат: “Куда же ты?
Останься кленом у оврага”…

Чем больше я узнавал Юрия Макарова, тем чаще приходил к убеждению, что он, подобно монаху-схимнику, неустанно ищет какой-то Абсолют. Словно за чем-то обыденным, суетным, второстепенным хочет разглядеть основное, истинное, за явлением – саму сущность, невидимую, непостижимую, бесконечную. Его религия, однако, не христианство, не православие, а скорее, язычество. И свой Абсолют он ищет в древних, корневых, ещё дохристианских слоях славянской души.

В своих лучших стихах Макаров предстает совершенно блистательным мастером в передаче тонких состояний природы. Его пейзажная лирика просто изумительна.

Мне кажется, особая глава в его творчестве – жанр поэтического портрета и автопортрета. Вот Кармен – чудесный портрет, полный жизни, непроизвольной легкости, движения. Вот -Бетховен, а вот – спящая девочка или водительница трамвая… Его мазки, как правило, легки, импрессионистичны, изящны. И здесь, в портретах, ему важно раскрыть истинный смысл бытия человека на земле.

Живу, всеми оплеванный,
А думаю о Вселенной…

Эти две строчки, на мой взгляд, отражают существо его характера как поэта.

Тонким наблюдателем, своего рода философом предстает Юрий Макаров и в любовной лирике. Здесь чаще других звучит трагическая нота. Все это идет от его личной жизни, от пережитого самим поэтом: “Ты, женщина, ужом в меня вползла”, “Это не день, если в глазах любимой навеки ночь”, “Встреча с той, которая умерла…”

В своей жизни я знал десятки поэтов. Те из них, что помельче – компьютерщики, заумники-андеграундисты, модернисты последнего разлива – как правило, озабочены формой: диссонансы-ассонансы, глагольная рифма – неглагольная… Истинные поэты знать не знают подобных вещей: они, как птицы во время перелета, ведомы лишь внутренним наитием. Главная их задача – задеть тайную, глубоко запрятанную струну в человеческой душе, извлечь божественный звук. Их поэзия, как и стихи Макарова, поражает прежде всего простотой, безыскусственностью.

Мне думается, лирика Юрия Макарова – незаурядное явление в русской поэзии ХХ века. Он тяготеет к той чистой классической ее ветви, которая отмечена вершинными и поистине национальными по духу именами Блока, Есенина, Клюева, Заболоцкого, Кедрина, Рубцова…

* * *

“Я – странник, котомку мою нагрузили любовью”, – пишет поэт в одном из стихотворений.

В котомке поэта до недавнего времени был один тоненький сборник “Круг” да несколько подборок стихов в коллективных сборниках. И лишь немногим пока довелось держать в руках вторую книгу стихов Юрия Макарова – “Печальный ангел”. Хотя с тех пор, как был отпечатан весь тираж сборника – тысяча экземпляров, – минуло уже три года. История мытарств “Печального ангела”, признаюсь, и заставила меня взяться за перо.

Инициатором и составителем этого сборника был опять же я. Опуская детали, скажу лишь, что отбор стихов для книги был очень жесткий. Я отобрал пять тысяч строк, и это лишь десятая часть из просмотренного мной… Удалось найти и мецената – спонсировать издание согласился Мурат Сиразин, руководитель крупной строительно-производственной фирмы. А оформила сборник совершенно бесплатно моя ученица – поэтесса и художница Татьяна Пашагина. На этом наше – мое и Макарова – везение, пожалуй, и закончилось.

Сборник “Печальный ангел” прошел через типографские станки. Вскоре в одном из кабинетов “Полиграфическо-издательского комбината” на улице Баумана мне, как составителю и редактору сборника, вручили десять сигнальных экземпляров книги. И со дня на день мы с Муратом Сиразиным должны были забрать со склада все книги и облагодетельствовать ими старого поэта. Надо было только конкретно сговориться о часе, погрузить пачки с книгами – и все дела. Расчет за типографские услуги уже состоялся, оставалось выкупить только сам тираж.

…Поначалу Сиразин объяснял свое нежелание забирать книги тем, что для него наступила “черная полоса”, нечем платить зарплату рабочим, и если станет известно о его игре в благотворительность, поднимется шум. Ну что ж, какой-то резон в этом был. Можно и подождать…

Так прошел примерно год. Потом дела фирмы стали идти лучше, и мы почти каждую неделю сговаривались: в этот вторник, в следующий четверг… Но то вагон придет именно в это время из Челябинска, то груженая машина – из Чебоксар, то вдруг случится какая-то авария, то – похороны… И так это тянется до сих пор. Поныне “Печальный ангел” пребывает “под арестом”, в заточении. Я же с ужасом выслушиваю по телефону очередную новость, что прибыли два вагона из Сызрани…

Откровенно скажу, я устал… Книга вроде бы вышла, и в то же время ее как бы и нет. Абсурд и только. Тем не менее, надо что-то делать. Может быть, тираж “Печального ангела” выкупит управление культуры Казанской мэрии или Министерство культуры РТ? Наконец, может, сам полиграфкомбинат проявит благотворительность и, плюнув на убыток, отдаст весь тираж пылящейся на складах книги библиотекам республики?

Сейчас я предпринимаю, наверное, свою последнюю попытку вернуть стихи прекрасного поэта и бедолаги Юрия Макарова людям, обществу. Поэтому будь что будет. Придет помощь – хорошо, не придет – значит, обществу просто не нужны ни поэты, ни художники. Так далеко мы ещё не заходили…

Диас ВАЛЕЕВ.

Июнь 1996 г. – ноябрь 2000 г.

Из книги стихов “Печальный ангел”

Послушай, не спеши,
Останови мгновенье.
Ты выше вдохновенья –
Душа моей души.
Ты ласкова, как лен,
Свежа, как дождь весенний.
А я стою, как клен,
Ободранный, осенний.
Мне горько, без тебя
Я ничего не значу.
Ты плачешь, не любя,
А я, влюбленный, плачу.

* * *

Над равниной луна полыхает
синевой океанских глубин.
По реке облака проплывают,
как плоты по извивам стремнин.
Неохватная нежная лунность,
неподвижный летучий простор.
Словно ангел
в тиши тихострунной
голубые крыла распростер.

* * *

Я выброшен
на остров отчужденья.
Волна ушла,
оставив одного.
О, Господи,
какое наслажденье
молчать, не опасаясь никого!
Цветет трава
в руках луною тихой.
И звездной грудью дышат небеса.
Вползаю в детство
кроткою улиткой,
целуя рос любимые глаза.
Вот и скамья, в сенях велосипед,
в пыли мои игрушки у порога.
Я ради вас вернулся сам к себе,
не трогайте мой остров,
ради Бога.

* * *

Опять качу
сизифов камень дня.
И к вечеру
гора все круче, круче.
Хватает старость за руки меня,
пытаясь сбросить в бездну
с этой кручи.
Еще немного.
Капнула звезда.
Ещё чуть-чуть,
и камень на вершине.
Я не посмею
волю дать гордыне,
и ни к чему усталая слеза.
А утром
у подножья
вновь в глаза –
гора и камень,
и пустыня.

* * *

То здесь, то там
в разводах сосен,
наперехлест крутым стволам,
лучи в чащобе вязнут косо,
бредут босыми по грибам.
И настороженно, и длинно
зудит осою тишина,
и в росчерк тонкой паутины
вся суть молчанья сведена…

О СВОЕЙ ЖИЗНИ

Я весь в дороге не для славы
и не для корысти слепой.
И в стих летит не для забавы
зарница,
вспугнутая мной.
Дана для будущего счастья
правдивость, искренность души.
Поэты мертвые, к несчастью,
всегда любимее живых.
Для вас я просто соглядатай
чужих судеб родной земли.
И вы с собой не совладали б,
когда бы тоже петь могли.
И я средь вас –
смешной и лишний.
Не объяснить, какой ценой
дается мне стихов наличье
за одинокою стеной.
Пусть я не голос, подголосок,
у горьких чувств в полубреду
есть боль доверчивых колосьев
и трав в осеннюю страду.
Для сильных духом непогода
прекрасна, как и жизнь сама.
Для слабых не нужна свобода,
она – как рана, как тюрьма.

* * *

На тропинке листья от кленов,
как кровавые чьи-то следы.
Словно кто-то,
за правду казненный,
умирая, искал красоты.

* * *

Где-то детство, словно сына,
Затерял я вдалеке,
Уходя по весям синим,
как по утренней реке.
Где-то юность, словно брата,
Я оставил у межи…
А ведь это все когда-то
Были только рубежи.

ВАРИАЦИЯ

Песни моих настроений,
Кому вы теперь нужны?
Каждое стихотворение
Бросаю клинком в ножны.
Кони мои устали,
трубач за горой умолк.
На вынужденном привале
Спит подгулявший полк.

СНОВА ПРО ЛЮБОВЬ

Помнится, сад за околицей,
Тропа, овраг с ручьем,
Вишня на землю просится.
Колодец, и мы вдвоем.
Глаза твои тихие рядом,
Уютны и светлы.
Земля беспредельным раем,
Куда б ни шагнула ты.
Трава теплее тела.
Всюду – постель и дом.
Ягоду переспелую
Иссохшим хватаю ртом…
Вырублен сад под пашню,
Выкорчеван живьем.
И жизнь золотая наша
Заменена враньем.
Души мы рубим, души!
И где другие возьмем?