Художник Малик Яруллин много лет живет и работает в Нижнекамске. Но по большому счету он живет в своем собственном мире – и этим все сказано.

Он похож сразу на всех персонажей лучших сказок: лукаво-добродушный, улыбчивый; зимой любит ходить в добротно подшитых уютных валенках – это в нем от «той» жизни, из которой он родом. Его мир не придуманный – свое начало он берет с земляничной поляны, той самой, на которой летом 1938 года благополучно – как выдохнула – разрешилась от бремени его матушка. Малик-абы любит рассказывать эту правдивую и в чем-то символичную историю: женщины работали на лугу – и вдруг хватились: рядом нет одной товарки… Кинулись искать – а она тут неподалеку: лежит среди цветущей земляники, и с ней… младенец. Отлежалась немного – и потихоньку пошла домой; подружки проводили.

Ему всю жизнь кажется, что он помнит ту поляну и тот солнечный июньский день, не случайно же они сквозят в каждом мазке его кисти, на каждом холсте. А крестьянский двор со стайкой увлеченных чем-то своим кур и подсыхающим бельем на веревке – тот самый «настоящий» двор в деревне недалеко от Чистополя, так или иначе кочующий с полотна на полотно – его вечный родник вдохновения, и этот родник – чем дальше во времени, тем прозрачнее. От этого даже пустыри и скромные луговые цветы из-под его кисти светятся. И реальные люди на портретах выглядят такими, как хочется ему – простыми и чистыми. Вот сидит под яблоней человек в растянутом на локтях свитере – только если вглядеться, это и не рука, а крыло… Получается – и не человек вовсе, не старинный друг по творческому цеху сидит под яблоней, а ангел – такой, как есть.

Мастерская художника – это особый «выставочный зал», где он виден весь, до донышка. Прекрасный живописец с уникальной способностью чувствовать и осязать цвет, Малик Яруллин немногим известен как график. Его рисунки сделаны твердой рукой опытного рисовальщика – смелыми, точными, законченными линиями. Художник признается, что дорожит карандашными набросками даже больше, чем законченными полотнами. В основном это портреты. Натуру он ищет повсюду, а точнее говоря, натура сама находит его: на рынке, в больничной очереди, на ярмарке, на автобусной остановке. Что удивительно: обыденность не умаляет ценности точно подмеченных образов, потому что художник смотрит на них неизменно восхищенным взглядом. 

– Я с каждым днем вижу мир и людей все более красивыми, и от этого интерес к творчеству становится только сильнее, – говорит Малик-абы. – Из каждой женщины я могу сделать богиню! Крестьянка – это ведь богиня, которая просто пашет. Пахать – не царское дело, а для богини – в самый раз! Я до этого дошел с возрастом… У меня «спелый» возраст, который все понимает!  

Малик Яруллин не отмечен никакими почетными званиями, да и большого смысла в них он не видит:

– Разве старые мастера имели звания? Если скажут когда-нибудь про меня, что был такой настоящий художник – мне больше ничего не надо. Если запомнят – это и будет мое истинное «звание». Я горжусь тем, что учился у известного живописца Николая Овчинникова, профессора, ученика Ильи Репина. Получается, что я принадлежу к третьему поколению учеников Репина? Разве это – не почетное звание?

Его картины одиннадцать раз выставлялись на «Большой Волге». Их безошибочно выделяет «иностранный» глаз, чутко заточенный на национальную самобытность; выделяет и увозит. Одна из работ Малика Яруллина хранится в фондах Музея изобразительных искусств Татарстана: «Там же, где хранится Фешин!» – то ли удивляется, то ли восхищается Малик-абы. И тут же скромно признается: «Это не я – это моя рука пишет, это не глаз – она выбирает цвета». Реалист и романтик, он безоговорочно подчиняется тому состоянию, когда  «рука сама»  бросает на холст что-то с его богатой палитры. Так и рождаются драгоценные россыпи: будь то опавшие лепестки васильков, немудреные цветы душицы или белье на веревке – трогательное воспоминание деревенского быта.  Малик-абы не умеет объяснить, как это у него получается, и растерянно отвечает:

– Ну как?.. Мастихином…

В его крохотной – пять квадратных метров – мастерской висит на стене пустая рама. Ее он повесил на свободный гвоздь случайно: чтобы не мешалась под ногами, а получилось – символично: образ будущей картины, которая пока еще не создана.