В Татарском академическом театре им. Г.Камала состоялась премьера спектакля «Ходжа Насретдин», который стал седьмой постановкой одноименной пьесы Наки Исанбета на камаловской сцене.

Первое обращение к ней состоялось ровно 75 лет назад, сразу после написания пьесы. В роли Ходжи Насретдина блистал народный артист СССР Халил Абжалилов. Это редчайший случай, когда над одной пьесой «колдовали» сразу три режиссера – Евгений Амантов, Кашифа Тумашева и Хусаин Уразиков. В числе создателей спектакля, выдержавшего более 1000 представлений, также были художник Петр Сперанский, композиторы Джаудат Файзи и Салих Сайдашев. Впоследствии этот ставший легендарным спектакль имел несколько редакций (в 1952 и 1957 годах). Менялся актерский состав, но Ходжу Насретдина неизменно исполнял Абжалилов.

В 1941 году ТГАТ и оперный театр осуществили совместную постановку «Ходжи Насретдина», над которой работали не менее выдающиеся театральные деятели – режиссер Валерий Бебутов, балетмейстер Гай Тагиров, дирижер Джаляль Садрижиганов (родной брат композитора Назиба Жиганова), художник по костюмам Наталья Бессарабова и другие.

Следующая постановка состоялась в 1966 году. Режиссером снова выступил Хусаин Уразиков, а Ходжу Насретдина играли «в очередь» корифеи камаловской сцены Фуат Халитов и Габдулла Шамуков. Наконец, в 1990 году к пьесе Наки Исанбета обратился Марсель Салимжанов. Спектакль игрался уже в нынешнем помещении театра на улице Татарстан, а в образе Насретдина во всем блеске своего комедийного дарования предстал Равиль Шарафеев.

И вот теперь свою версию «Ходжи Насретдина» камаловской публике представил Фарид Бикчантаев. И это не просто дань уважения истории театра и татарскому классику. Наки Исанбет для Бикчантаева – особенный автор, напоминают в театре. Этапными в творческой биографии режиссера стали спектакли по его пьесам «Рыжий насмешник и черноволосая красавица» и «Гульджамал». Причина столь постоянного интереса, скорее всего, кроется в сложной структуре пьес Исанбета, насыщенных двойными смыслами и подтекстами, которые раньше оставались «за кадром», но не могут не притягивать внимание современного постановщика. И «Ходжа Насретдин» не исключение. Пьеса написана накануне войны, во времена сталинских репрессий, и скрытые смыслы в ней тем более присутствуют. Но авторы предшествующих постановок предпочитали не «грузить» публику, оставаясь в лоне легкой жизнерадостной комедии о весельчаке, балагуре и философе из народа Ходже Насретдине.

Бикчантаев же пошел вразрез с этой традицией и сделал спектакль «по мотивам», а также вживил в текст Исанбета небольшой фрагмент пьесы современного сирийского драматурга Саадаллы Ваннуса, тяготеющего к политическому театру. Благо и тот, и другой автор обратились к одному и тому же «шифру» – к известной притче про Ходжу Насретдина и слона. В старину восточные правители имели обыкновение распределять своих боевых слонов по разным селениям, чтобы их там кормили. Слоны вытаптывали все посевы и изводили самих сельчан. Не миновала сия участь и односельчан Ходжи Насретдина. Доведенные до отчаяния, они решают идти к правителю с просьбой избавить их от беды. Но дело закончилось тем, что вместо одного слона они соглашаются кормить двух…

• Первое обращение театра Камала к пьесе Наки Исанбета «Ходжа Насретдин» состоялось 75 лет назад, в главной роли блистал народный артист СССР Халил Абжалилов

Операция по пересадке новой драматургической «ткани» прошла весьма успешно – по крайней мере, на взгляд непредвзятого зрителя, разделяющего стремление театра следовать не столько «букве», сколько духу классического произведения.

Кстати, о духе. При виде гигантского летающего слона и кучки грязных, оборванных просителей, блуждающих в пустыне и радующихся случайному поводырю, волей-неволей вспоминается «Дракон» Евгения Шварца – пьеса, написанная в то же время и в тех же политических декорациях, что и «Ходжа Насретдин». А еще, грешным делом, мелькнула мысль о Левиафане. Скорее по аналогии с новым фильмом Андрея Звягинцева, чем со средневековым трактатом Томаса Гоббса, но это и прискорбно, что ничего не меняется…

Фарид Бикчантаев почти не лукавил, когда говорил, что его спектакль будет «совсем не про Ходжу». Смею предположить, что режиссер также имел в виду множество штампов, которыми «оброс» этот персонаж, в том числе и на камаловской сцене. Исполнителям Ходжи Насретдина обычно позволялось, что называется, тянуть одеяло на себя, и они не скупились на выдумку, стараясь изо всех сил, чтобы зрители не заскучали.

Фанис Зиганшин в роли Ходжи меньше всего стремится рассмешить публику, что уже само по себе нонсенс. И вообще, его герой старается быть как можно незаметнее, передвигаясь бесшумной танцующей походкой, а говорит он негромко и практически без интонаций. Но все это действует почище гипноза, и даже до зрителей доходит волна какого-то невероятного позитива, которая исходит от самого облика Ходжи. О том, что он суфий, прямо не говорится, но и без того очевидно, что главная его миссия – не веселить народ сходством с анекдотическим персонажем, а быть проводником духовной энергии.

В спектакле замечательный актерский ансамбль, в котором, кстати сказать, никто не тянет одеяло. Дозируя свой темперамент, актеры органично существуют в сложном метафорическом пространстве спектакля именно в той стилистике, которая им ближе. Приятно удивило, что в «Ходже Насретдине» практически нет карикатурных персонажей, и даже главный злодей – хан Джигангир в исполнении Ильдара Хайруллина – наделен чертами благородной мужественности. Не лишен обаяния и его правая рука – визирь Зайнаги (Искандер Хайруллин), смиренно несущий крест самоубийственной приближенности к власти. В то же время в спектакле есть и гротеск, и эксцентрика, которыми, в частности, виртуозно владеют Миляуша Шайхетдинова (Гульбану, жена Ходжи) и Ильтазар Мухаматгалиев (Ахун). Незыблемость камаловских традиций, замешанных на чувстве юмора и любви к деталям, демонстрируют Ринат Тазетдинов (Бики) и Зульфира Зарипова (Сахиля).

Много красивого тумана напущено вокруг таинственной фигуры Странника, которого заблудшие миряне ошибочно принимают за новоявленного Моисея. И хотя до конца так и не понятно, кто он на самом деле – беглый монах или опальный вельможа, в субтильном и склонном к аффектации герое Ильдуса Габдрахманова читается грустная ирония (или самоирония?) по отношению к интеллигенции, которая подчас сама не догадывается об истинной концентрации гена конформизма и рабства в своей крови.

Тревожное ощущение того, что этот густонаселенный и опасно накренившийся мир несется во Вселенной без руля и ветрил, усиливает сценография Сергея Скоморохова, которая окончательно стирает грань между верхом и низом, и все, что раньше могло служить хоть каким-то ориентиром, предстает как бы вывернутым наизнанку.

Сирийская «прививка» привнесла-таки в легендарную комедию толику социальной остроты, актуализировав многие смыслы, но образ самого Ходжи приобрел еще большую вневременность и «сюрреалистичность». Он в прямом смысле не от мира сего. Его ментальное одиночество чувствуется даже тогда, когда он находится в самой гуще событий. У Ходжи есть дом, семья, но единственное существо, к которому он по-настоящему привязан, – это маленький ослик, вместе с которым он появляется и уходит со сцены именно в тот момент, когда все ждут от него откровения, финальной проповеди. И этот чудный живой ослик однозначно «переигрывает» огромного надувного слона, приоткрывая людям горькую истину о них самих. Да и Ходже больше незачем здесь задерживаться и нечего больше сказать односельчанам, жаждущим вовсе не истины, а очередного поводыря. А самое печальное – они уже не мыслят своей жизни без слона. И даже если бы слона вдруг не стало, они бы его придумали…