Память – это медная доска, покрытая буквами, которые время незаметно сглаживает, если порой не возобновлять их резцом.
Д.Локк
«Остановись, мгновенье!» – сколько раз за свою жизнь мы произносим эту фразу, не вдаваясь в ее зловещий контекст, когда Фауст осознал готовность заложить душу дьяволу. Мы просто выражаем свой восторг от того или иного счастливого, поразившего воображение момента жизни.
Если отвлечься от высот литературной классики и спросить себя: «Какие мгновения своей жизни хотел бы остановить ты?» – окажется, что этот, казалось бы, незамысловатый вопрос на самом деле не так прост. Например, многих моих респондентов он приводил в замешательство: одни надолго задумывались, другие и вовсе не нашлись, что ответить.
Это, впрочем, объяснимо: попробуй с ходу из множества жизненных впечатлений выбрать те, что оставили наиболее четкие отпечатки в памяти. Тем более что память наша коварно выборочна: одно мы помним всю жизнь, другое забываем навсегда. Можем ли мы в таком случае быть уверенными, что она запечатлела действительно самые яркие и важные, а не третьестепенные эпизоды нашей жизни?
Над этим размышляет в своих автобиографических заметках «Моя жизнь» Лев Толстой. Описывая свои первые воспоминания (они связаны с купанием в корыте и неприятным, насильственным процессом пеленания), он недоумевает: «Странно и страшно подумать, что от рождения моего и до трех, четырех лет, в то время, когда я кормился грудью, меня отняли от груди, я стал ползать, ходить, говорить, сколько бы я ни искал в своей памяти, я не могу найти ни одного воспоминания, кроме этих двух. Когда же я начался? Когда начал жить?»
Этим вопросом задается и Юрий Олеша (кстати, его первое осмысленное впечатление тоже связано с купанием): «Удивительная работа – воспоминания. Мы вспоминаем нечто по совершенно неизвестной нам причине. Меня несут, взяв из ванны. Меня несет женщина со старыми, вяло свисающими локонами… Кто она? Мама? Тетя? Как могу я помнить, какие у нее локоны? Как я могу знать, что они старые? Да еще вяло свисают? Что-то я придумываю сейчас, на ходу. Очевидно, какой-то частью сознания я схватил и ту картину, которая кажется теперь придуманной!»
Наверное, есть какой-то закономерно действующий механизм памяти, законы которого еще не вполне изучены.
Память наша коварно выборочна: одно мы помним всю жизнь, другое забываем навсегда. Можем ли мы в таком случае быть уверенными, что она запечатлела действительно самые яркие и важные, а не третьестепенные эпизоды нашей жизни?
Какая первая отчетливая картинка начала моей жизни? Вижу себя сидящим в глиняной выемке напротив нашей избы. На мне перепоясанный шалью желтый овчинный тулупчик. По красной глине стекают блестящие полоски тающего снега. Что яма глиняная, тулупчик овчинный, а вода – тающий снег, конечно, уже последующие знания, которыми я дорисовываю ту картинку. Но струйки воды, солнечный свет – сознательные, первородные впечатления, их-то я никак не мог придумать, ведь до этого – темнота, ни одной краски. Как не мог придумать и ведро розового сока, нацеженного из стволов срубленных в палисаде берез. Почему розового? Ведь в магазинных трехлитровых банках он бесцветен! Однако в моем детском восприятии березовый сок навсегда остался розовым. До этого – темнота, ни одной краски.
Впрочем, я несколько отвлекся от темы. Так какое бы мгновенье остановил я? Их много, и в большинстве своем они из моего детства. Но два из них – несомненно!
На лето родители отвозили меня из города в деревню к родственникам. Все там было прекрасно, кроме ненавистного послеполуденного сна – этот фрагмент детсадовского строгого режима неукоснительно соблюдался и здесь. После обеда меня уводили в кладовку, где на стенах висели хомуты, тулупы, серпы и сильно пахло овчиной и колесной мазью. Я мучительно пытался уснуть, но не получалось. На подволоке возились и галдели галки. Случалось, прямо мне на постель сваливались галчата. Промаявшись так половину отведенного мне срока, я крадучись пробирался через сени к входной двери, выбегал на заднее крыльцо и приходил в восторг. Передо мной открывался неизъяснимо радостный вид – цветущая одуванчиками лужайка, а за ней залитая солнцем улица, по которой можно босиком убежать в поля. Вот они, настоящие жизнь и свобода! Много позже у Брэдбери я нашел зрелое определение своему детскому ощущению: вино из одуванчиков! Пойманное и закупоренное в бутылку лето, вино, которое хранит в себе текущее время! На старости лет я вновь и вновь возвращаюсь в то счастливое, давно протекшее лето – жена заставляет меня обрывать желтые соцветия одуванчиков, из которых она варит желе.
Или вот еще. Жарким июльским днем, истомленные мучительным зноем, мы с мальчишками возвращаемся из леса – в руках алюминиевые миски, полные земляники, солнце палит, во рту сушь. Одно желание – пить и искупаться! И вдруг среди поля в мареве раскаленного воздуха возникает зеленый островок деревцев и кустов. Неужели бочаг? Бежим наперегонки, продираемся сквозь ветки и оказываемся на берегу небольшого и такого прозрачного, что видно дно, озерца. Мигом поскидав с себя рубахи и штаны, прыгаем в воду. Захватывает дух – вода холодная, будто колодезная, и пузырится, как газировка! С какой жадностью мы ее глотали! Сколько раз потом, изнывая от жары и жажды, вспоминал я тот невесть откуда взявшийся бочаг, вновь ощущая блаженный миг погружения в его колюче-обжигающую воду!
Сколько людей, столько и «остановленных мгновений». Когда-то я познакомился с казанцем Дионисием Петровичем Петровым, который незадолго до этого отпраздновал 104-летие. Завидной биографии человек! Участвовал в четырех войнах: в Первую мировую – пехотинцем, в Гражданскую – кавалеристом у Буденного, в Финскую и Великую Отечественную – артиллеристом. Десять лет фронтового стажа, более 70 – трудового. В каких только переделках не побывал, где только не работал – завклубом, директором школы и детского дома, на железной дороге… Когда я спросил его, какое самое памятное впечатление вынес он из своей жизни, он не раздумывая ответил: «Паровоз!» И пояснил:
– Весной 1921 года меня командировали на Украину для закупки семенной пшеницы. Ехал в теплушке с командой красноармейцев. Апрель выдался сырым и холодным, а меня как на грех свалил сыпняк. Медикаментов никаких, из пищи только кипяток, а колотун такой, что зуб на зуб не попадает. Чувствую, загибаюсь! На одной из остановок солдаты втащили меня на паровоз и привязали спиной к кожуху парового котла – погреться. Вдруг состав тронулся, а меня не успели отвязать. Когда топку паровоза раскочегарили вовсю, спина моя уже горела, будто ее поджаривали на сковородке! Так и ехал до следующей станции: спину жжет, грудь стынет. Когда меня наконец отвязали, я на ногах не стоял, тела своего не чувствовал. Однако хворь как рукой сняло! До сих пор, когда хлещу себя веником в парной, вспоминаю ту паровозную «прожарку», излечившую меня безо всяких лекарств.
Когда-то я познакомился с казанцем Дионисием Петровичем Петровым, который незадолго до этого отпраздновал 104-летие. Когда я спросил его, какое самое памятное впечатление вынес он из своей жизни, он не раздумывая ответил: «Паровоз!»
А молодая жительница Волжска призналась: самое радостное в жизни чувство она испытала, когда однажды утром почувствовала, что ее… тошнит. Неужели беременна? В этом не было бы ничего удивительного, не будь женщина парализованной, пожизненно прикованной к инвалидной коляске. Трагедия случилась десять лет назад, когда Маргариту с подружкой знакомый парень вез с танцев на мотоцикле. На большой скорости «Иж» занесло, он опрокинулся и всей тяжестью обрушился на Риту!
Когда 18-летнюю девушку привезли в больницу, она даже не могла пошевелиться. Лишь спустя два года после аварии разорванные мышцы начали восстанавливаться, и она стала садиться. Но передвигалась только на коляске. Казалось, на семейной жизни можно поставить крест. Так бы, наверное, и случилось, если бы не познакомили ее случайно с собратом по несчастью Виктором, потерявшим обе ноги в бою под Кандагаром. Была ли это любовь с первого взгляда или их сблизило общее несчастье, только знакомство вскоре завершилось свадьбой. В ЗАГС – регистрироваться и в церковь – венчаться оба приехали в инвалидных колясках. Невеста – в белом платье, жених – в черной паре с подвернутыми до колен штанинами.
Казалось бы, самое время воскликнуть: «Остановись, мгновенье!» Но невероятно счастливое само по себе сочетание трагических судеб имело столь же невероятное продолжение. В какой-то газете Рита вычитала историю парализованной женщины, родившей вопреки прогнозам медиков здорового ребенка. И уже не расставалась с мыслью о собственной малышке. Вот почему приступ тошноты привел ее в такой восторг! Тем не менее, даже после того как беременность подтвердило УЗИ, врачи настоятельно советовали ей подумать: не исключено, что ребенок окажется больным, да и мать может погибнуть. Маргарита написала расписку, что всю ответственность берет на себя, и стала готовиться к родам. Готовился к ним и муж – сконструировал для нее специальную кровать с противопролежневым матрасом. Кесарево сечение прошло удачно, и на свет появилась долгожданная Вероника весом в четыре кило.
А для доцента казанского филиала Московского коммерческого университета Галии Раимовой неописуемо счастливым мгновеньем стало то, когда она увидела красные американские туфельки, выданные матери, работавшей во время войны на МТС, в виде премии за ударный труд вместе с пачкой ленд-лизовского яичного порошка.
– Мне они достались как самой маленькой девочке в деревне. Туфельки были сказочной красоты, ну прямо Золушкины хрустальные башмачки! – спустя полвека восторженно вспоминала Галия. – Целый день люди шли смотреть на это чудо, а я, забравшись на стол, прохаживалась в них, как нынешние манекенщицы по подиуму. В глазах у женщин стояли слезы, и я не могла взять в толк: как можно плакать, глядя на такое великолепие?
Для доцента казанского филиала Московского коммерческого университета Галии Раимовой неописуемо счастливым мгновеньем стало то, когда она увидела красные американские туфельки, выданные матери, работавшей во время войны на МТС, в виде премии за ударный труд
Не могу не вспомнить еще один «возвеличенный» миг из своей уже профессиональной жизни. В год 20-летия Победы я, студент второго курса отделения журналистики КГУ, принес в редакцию «Советской Татарии» очерк об участнике Великой Отечественной войны, старшем сержанте Гавриле Угарове, работавшем в университетской бригаде маляров. В 1943 году мать получила на него похоронку, а «воскресший» сын продолжал воевать – освобождал от фашистов Восточную Европу, громил японцев на Дальнем Востоке.
Был в очерке трогательный момент: мать, не веря в смерть сына, на ночь посыпала ступени крыльца золой, чтобы узнать утром, не приходил ли кто с весточкой от сына. В редакции благосклонно отнеслись к материалу, хотя и не гарантировали, что он будет напечатан. 1 апреля я, как обычно, перед лекциями купил свежий номер газеты, развернул его и обомлел – мой заголовок «Воскресший из мертвых» над материалом чуть ли не на треть полосы! Не помня себя от восторга, присел на выщербленные ступени университетской «астрономички» и с жадным наслаждением стал вчитываться в типографские строки. Сегодня, когда у меня за плечами многолетняя журналистская практика с сот-нями напечатанных статей и заметок, эйфория от собственной публикации бывает короткой, по пути от почтового ящика до лифта. Но тогда…
У Бунина в «Жизни Арсеньева» есть эпизод, где герой, неожиданно попав со своими стихами в знаменитый петербургский журнал и получивший почтовую повестку на целых 15 рублей, седлает лошадь и скачет на ночь глядя в город за гонораром. «В поле было грустно, пусто, холодно, а какой бодростью, какой готовностью к жизни и верой в нее полна была моя юная, одинокая душа!»
Нечто подобное в тот первоапрельский день пережил и я…
Дорогие читатели! У всякого из вас, несомненно, были в жизни свои незабываемые моменты, навсегда отпечатавшиеся в памяти, мгновения, которые вам бы хотелось повторить, вернуть. Поделитесь ими! Возможно, они окажутся интереснее тех, что приведены выше, – мы их обязательно опубликуем.
Ждем ваших воспоминаний с откровениями. Письма шлите с пометкой «Остановись, мгновенье!» по адресу: 420066, Казань, а/я 41, редакция газеты «Республика Татарстан». Электронная почта: info@rt-online.ru.
