Старый и легкий, совершенно белый, словно одуванчик, Рахман-абзый присел на бревнышко у плетня, стер пот со лба, достал сигарету и чиркнул спичкой о бок коробка. Он делал это одной рукой весьма ловко. А мы, пацаны, толпились тут же и в который раз, зачем-то, попросили поведать нам о самом страшном дне в его жизни...
- Ройте! Быстро! - приказал офицер. Он хорошо говорил по-русски, и видно было, что козыряет этим. Повернувшись к своим солдатам, он коротко сказал что-то уже на немецком. Солдаты безудержно загоготали, положили на землю автоматы и вытащили фляги.
Рахману, молча наблюдавшему за эсэсовцами, эти автоматы, тускло отливающие вороненой сталью, напоминали почему-то ужей, греющихся на солнце.
Однажды Рахман с деревенскими мальчишками очутился в лесу. Трухлявый пень стоял у дороги. На нем грелась на солнце змея. Рахман принял ее за плетку, оставленную кем-то в лесу, и взял в руки... Он даже сейчас вздрогнул, вспомнив ощущение омерзительно влажного холода той зажатой в руке твари.
"Значит, действительно пришла смерть, - подумал Рахман. - Вот она, нос к носу". Но смерть уже не пугала его. Он легко вздохнул, когда гитлеровцы вывели их из сырого подвала и погнали по пыльной дороге в лес, привели сюда. "Хоть помру, как человек, а не как крыса..."
Его лишь пронизывало сознание, что он чего-то в своей жизни недоделал, не успел сделать. И еще понимал, что с его смертью ничего в мире не изменится, все будет так же: и деревья, и вот эти ромашки, среди которых лежат автоматы вражеских солдат. Но что есть его жизнь?! Так, песчинка, влекомая могучей рекой... Зато сколько солдат нагнали из-за него да из-за Васи. И Рахман улыбнулся потрескавшимися губами.
Фашисты разглядывали их с любопытством: интересно было, как будут доживать свои последние минуты эти русские...
- Стоят без дела, герр обер-лейтенант! - доложил один из солдат, оторвавшись от фляжки.
Офицер подошел к ним упругим шагом.
- Не хотите рыть? Думаете, в воронке вам будет уютнее? - с деланным удивлением спросил он и вдруг рявкнул: - А ну рыть!
И носком сапога подтолкнул к ним лопаты. В том, что эти русские разведчики ничего не скажут, его убедил оберст - он, полковник, не впервой встречался с такими. Но вот как поведут они себя, когда начнут своими руками рыть себе могилы, - это было интересно уже ему - обер-лейтенанту, ради этого стоило покуражиться, хотя, конечно, проще было бы расстрелять их у первой большой воронки от авиабомбы.
Рахман понимал, что эта могила - последняя работа в его жизни. А работа никогда не пугала его. Да и можно ли сравнить яму от воронки
со взрыхленной землей под этими ромашками, под этим дубом.
- Давай, Вася, пора! - и Рахман поднял лопату. - Я себе могилку по-нашему рыть буду, головой на запад, как прадеды делали...
- Не все ли равно, как лежать... - сказал Вася и поплевал на ладони.
И разведчики начали копать сухую, сыпучую землю...
Метрах в сорока от них уткнулся стволом пушки в землю танк с черным крестом. На нем сидели два ворона и вели свой вороний разговор.
- Нас, видать, провожают, - сказал Вася, и грустная улыбка тронула его раскрасневшееся от работы лицо.
Рахман не ответил. Его мозолистые, привыкшие к тяжелой работе руки мерно выбрасывали землю. Как будто не могилу себе - яму для погреба под картошку копал...
- Смотри, - странным шепотом окликнул его Вася.
- Говори громче, чего там! Не воруем!
Голос Рахмана эхом отозвался в лесу. Офицер обернулся, рассмеялся:
- Потеете?
- Потеем, - процедил Рахман. Рана от пыток на его шее открылась, кровь потекла по груди.
- Глянь-ка, - прошептал Вася, пальцем показывая себе под ноги. Из земли торчала неразорвавшаяся мина. Разведчики замерли, переглянулись...
- Не роют, герр обер-лейтенант!
- Передыхаем, - сказал Вася. И вытер рукавом внезапно вспотевший лоб.
- Что, страшно? - усмехнулся офицер. - Может, надумали рейху послужить, а? Думайте, ради великой Германии герр оберст обещал жизнь, а жить, как вы уже поняли, гораздо приятней, чем гнить в сырой яме, а?
Смерть - вот она, лежит под ногами. Рахман почувствовал себя счастливым от возможности распоряжаться своей смертью, да и не только своей... Это было как солнце, выглянувшее из-за туч. Лучше самому шагнуть в пропасть, чем кто-то тебя туда подтолкнет.
- Прощай, браток!
- Прощай!
Рахман шагнул вперед и загородил собой мину. Теперь достаточно одного удара...
- Господин офицер!
- Ну что, надумали?
- Решили...
- Гут, гут... - офицер подошел поближе. - Мне будете говорить или герр оберсту?
- Тебе, тебе слово надо сказать.
Офицер на всякий случай жестом подозвал солдат. Те подошли.
- Ну, говорите...
- Сейчас... Ближе подойдите...
В одно мгновенье Василий рванул Рахмана за руку, так что тот отлетел за стоящий рядом дуб, а сам с силой ударил лопатой по железу.
Над поляной, поросшей ромашками, прогремел взрыв. Эхо перелетело через лес и покатилось дальше...
* * *
- И после этого ты перед нами? - в очередной раз недоумеваем мы, во все глаза глядя на дядю Рахмана.
Он не спеша начинает вить плетень и только кряхтит, когда толстый орешник не поддается. Ему трудно, у него одна рука, но нам он не разрешает помогать: пока смотрите, мол, учитесь.
- Как видите - перед вами! - со скорбью в голосе отвечает Рахман-абзый. - Вот поживете с мое, тогда и узнаете цену жизни, особенно если за нее вы обязаны будете своему лучшему другу. Он перестает плести и вытирает платком глаза, пряча их от нас. Потом тяжко вздыхает: - Эх, Вася-Василек... Лежать бы и мне рядом с тобой под тем дубом... Сам погиб, а друга спас... Вот какие люди на земле жили, знайте же! - Он вновь закуривает и через несколько минут опять продолжает свою работу: - Подайте-ка вон тот орешник. Смотрите, какой гибкий. Такой и нужен для плетня. А вот тот, толстый, вы зря срубили, больно неподатлив, ничего у вас с ним не получится...
Он говорит и говорит, ловко сгибая единственной рукой гибкие ветви орешника, пахнущие сыростью весеннего леса. Но мы чувствуем, что за этим многословием он силится скрыть нечто непонятное нам.
А мы еще не умеем ставить плетень. И тайком от дяди Рахмана пытаемся согнуть толстые неподатливые ветви. А в мыслях каждый из нас, ребятни, витает там, у одинокой могилы под старым дубом где-то далеко от нас...
Ахат Гаффар