Психологи утверждают: раз в семь-восемь лет человек должен менять место работы. Иначе ему грозит так называемое профессиональное выгорание. Например, медикам, работающим в таких подразделениях медицины, как экстренная хирургия и реанимация, полагается более ранний выход на пенсию. Однако из любого правила есть исключения.

Так, ректор Казанской государственной медицинской академии Рустем Хасанов прослужил главным врачом Республиканского онкологического диспансера тридцать лет. Случай для нашей страны уникальный. Впрочем, определение «впервые» применимо еще к нескольким строкам его биографии. К примеру, он стал главным врачом в двадцать девять. Редкость? А еще – впервые в Татарстане во многом благодаря его усилиям появился собственный радиологический центр, а еще… Впрочем, сам Хасанов говорить об этом не любит. Даже от тридцатилетнего юбилея в качестве главного врача в шутку отказывается.

– Три месяца почти не дотянул до тридцатилетия, – комментирует он. – Правда, главным онкологом республики и Приволжского округа пока остался.

Дело в том, что в октябре прошлого года Рустем Хасанов был назначен ректором КГМА. Ему даже времени на раздумье не оставили…

Мог ли кто-нибудь в далеком 1985 году представить Рустема Хасанова, хирурга пятнадцатой городской (тогда она еще не была переименована в Больницу скорой медицинской помощи – БСМП), главным врачом республиканской клиники

– Я же человек государев, так что служу там, где нужен, – разводит руками Хасанов и тут же уточняет: – Служу не государю, а государству. То есть людям. Но если честно, менять место работы не собирался. Больше скажу. В течение нескольких месяцев утром просыпался с ужасным чувством, будто предал дело своей жизни, коллектив, клинику, наконец, которой отдал столько лет. Но так уж сложилось, что если у меня что-то меняется, то кардинально и в одночасье.

Вот уж правда. Мог ли кто-нибудь в далеком 1985 году представить Рустема Хасанова, хирурга пятнадцатой городской (тогда она еще не была переименована в Больницу скорой медицинской помощи – БСМП), главным врачом республиканской клиники? Знаете, сколько народу по ночам не спали: какая «рука» у Хасанова наверху, что обеспечила ему такой взлет?

– О, тут было обширнейшее поле для слухов, – улыбается Хасанов. – Первым, на кого пал выбор, стал Мансур Хасанович Хасанов – он уже и тогда был на высоких должностях. Увы, мы не родня, даже не седьмая вода на киселе, всего лишь однофамильцы. Ближе к двухтысячному году, когда в республике с блеском прошел пятый съезд онкологов, где выступал Минтимер Шарипович Шаймиев, да не просто с приветственным словом, а с часовым докладом, все медицинские взоры обратились в сторону Президента. Половина российских онкологов начала величать меня почему-то Рустемом Шаймиевичем. В общем, шоу какое-то.

Однако должен вас разочаровать – высокопоставленной родни у меня нет, а в Татарстане вообще родственников немного – я ж из Ульяновской области.

Вообще, думаю, должность главврача предлагали не одному мне, только врачи постарше и поопытнее за этот воз не брались: база диспансера была слабая, все запущено. Честно говоря, знай я заранее, на что иду, тоже бы не решился. А заметили меня, думаю, за безудержное желание работать. Я же по неделям из больницы не выходил. Вот представьте. Приходишь во вторник с утра на работу, отрабатываешь и остаешься в ночную смену: в этот день наша больница несла дежурство по неотложке по всей Казани. Утром в среду начинается обычный рабочий день, работаешь до вечера. И понимаешь: день проходит, а к вечеру «созрели» пациенты, которые не были прооперированы и находились под наблюдением с ночи твоего дежурства. Нужно оперировать. А потом – все подробно описать, ведь медицина всегда была одной из самых бюрократических областей. Пока завершаешь писанину, смотришь на часы – уже десять вечера. И уйти нельзя – кто тобой прооперированных посмотрит лучше, чем ты сам? В двенадцать транспорт уже не ходит, так что остаешься до утра. В четверг – снова неотложка. Вроде и не твое дежурство, но привезли больного, а бригада дежурная еще не собралась. А ты молодой, и тебя просят: «Ты уж зайди в операционную, посмотри». Оперируешь, а там еще одного доставили. И тоже срочно: «Ты уж не размывайся, посмотри. Ножевое, но вроде поверхностное. Просто перчатки смени». А там оказывается проникающее ранение в живот, и большая операция неизбежна. И закрутилось колесо заново – оперируешь, описываешь, следишь, как пациент отходит после операции. Вот вам и неделя пролетела. Откуда силы брались? Азарт был, и работать нравилось. Особенно, когда стало получаться. Это ведь не плановая, а неотложная хирургия, великая ответственность на тебе лично: ошибочный диагноз, крошечная неточность при операции – и человек может погибнуть.

А как страшно в первый год оставаться дежурным! На твоем попечении в хирургическом плане – вся клиника, это более четырехсот коек, а непосредственно в хирургическом отделении – семьдесят больных. Тут уж сон как рукой снимает. Мой учитель и заведующий отделением Владимир Георгиевич Чуприн научил меня постоянно контролировать каждого больного, ведь состояние поступившего по неотложке постоянно меняется. Вот, к примеру, случай. За ночь дежурный врач должен не раз и не два обойти отделения, посмотреть, все ли в порядке. Палата номер восемь, женская. Темно, все вроде дышат ровно. А в углу светится женское лицо… Помню, вечером накануне смотрел эту пациентку. После обычной аппендектомии все в порядке было. Да и сейчас она спокойно спит. Но это свечение какое-то нереальное… В общем, разбудил, взял на стол. Оказалось, что соскользнула не очень аккуратно наложенная лигатура, началось внутреннее кровотечение. К тому времени, как я проводил повторную операцию, в брюшной полости у нее было уже около семисот граммов крови. Спасли. А к утреннему обходу она уже умерла бы во сне…

– А чего она светилась-то? – я суеверно поеживаюсь.

– Так от бледности – такая потеря крови. Ну, видимо, и светлокожая очень, – не слишком уверенно поясняет Хасанов. И уж совсем осторожно: – Даже не знаю, почему я ее сразу заметил. Будто кто в бок толкнул…

А я еще больше утверждаюсь во мнении, что врач – это человек особый, не как мы все. И интуиция для него порой значит не меньше, чем опыт и знания.

Заметили меня, думаю, за безудержное желание работать. Я же по неделям из больницы не выходил

– Пожалуй, – соглашается Рустем Шамильевич. – И все же между тонкой интуицией, или так называемой легкой рукой, и определением «хороший хирург» я бы не спешил ставить знак равенства. Специалист высокого класса – это сочетание природных данных, таланта, если хотите, старательности, способности к обучению, трудолюбия и даже везения. И сострадания к больному. У нас ведь часто врач – и диагност, и хирург, и терапевт, и психолог, и бог знает еще кто в одном лице. Это там, за рубежом, хирурга пациент и в глаза не видит, потому что «общается» с ним только под наркозом. Наш и состояние больного после операции отслеживает, и родных успокаивает. Можно спорить, чья медицина лучше, но российская, по-моему, самая человечная. И вот это качество упускать нельзя. Все нужно в медицине – и новые технологии, и маршрутизация, и мультидисциплинарный подход.

Уже став постарше, я сам мог практически безошибочно определить, получится из человека хирург или нет.

– И как принял двадцатидевятилетнего врача коллектив онкодиспансера?

– Без восторга. Я как сейчас вижу выражение лиц известных хирургов-онкологов, когда заместитель министра здравоохранения Яков Георгиевич Павлюхин и главный врач 15-й горбольницы, где я работал, Ростислав Иванович Туишев девятнадцатого декабря 1985 года представляли меня коллективу. Впечатления на них я не произвел, это точно. Впрочем, и смотреть особенно было не на что. Я ж невысокий, худой, а тогда был просто тощенький, личико – с кулачок, а на нем – во-от такие очки. А там маститые хирурги, один Михаил Семенович Сигал чего стоил – импозантный, крупный, уверенный в себе…

В общем, начало на первый взгляд было малообещающим. Зато продолжение… Достаточно сказать, что принял Хасанов совсем небольшое медицинское учреждение – корпус на четыре отделения, небольшую поликлинику, и все. Даже своей анестезиологии и реанимации не было. И двести пятьдесят человек медперсонала. Сегодня Республиканский онкодиспансер – полноценный больничный городок с многочисленными корпусами, филиалами, собственным центром ядерной медицины и двумя с половиной тысячами душ медперсонала. Чего стоило становление одного из ведущих в России онкодиспансеров, знают многие. До мелочей – разве что бывший главный врач.

За ночь дежурный врач должен не раз и не два обойти отделения, посмотреть, все ли в порядке

– Я тогда с головой окунулся в проблемы клиники, – говорит Рустем Шамильевич. – Состояние диспансера было ужасное. Везут больного по коридору на операцию, а в полах такие выщерблины, что дай бог не уронить пациента с каталки. Пансионата, где иногородние могли бы получать амбулаторное лечение, нет, радиологическое отделение крошечное, аппаратура старая. Чуть ли не каждый день порывы труб канализации – блуждающие токи такой мощности, что самый толстый металл через год превращался в решето. Помню, уже на вторые сутки меня срочно вызвали ночью из дома – в одной из палат с потолка грохнулся кусок штукатурки почти в полтора квадратных метра.

В Минздраве наше бедственное положение понимают, но… Ни денег, ни «места временного проживания» не предлагают.

И вот в 1986 году мне удалось добраться до первого секретаря обкома КПСС Гумера Исмагиловича Усманова – я молодой был, энергичный, если не сказать, нахальный. К тому же в свое время в партию из идейных соображений вступал, а не из карьерных. Так что уверен был: как коммунист коммуниста он меня поймет и поможет. И помог! Тогда при обкоме работал комитет по чрезвычайным ситуациям, по его вызову пришла к нам комиссия, и было решено, что условия у нас никакие, надо диспансер закрывать. Наши сто коек приютил в хирургическом отделении главврач РКБ Сергей Владимирович Абуладзе. Грамотный администратор, он преследовал как минимум две цели – помочь нам и дать мастер-класс своим молодым врачам, показать, как оперируют онкологи, которые всегда считались самыми крутыми хирургами. Представьте: к нему пришли Сигал, Дмитриевский, Дружков, Тазеев, Фатыхова – все звезды того времени.

Сегодня Республиканский онкодиспансер – полноценный больничный городок с многочисленными корпусами, филиалами, собственным центром ядерной медицины и двумя с половиной тысячами душ медперсонал

На ремонт выделили около ста тысяч рублей – даже по тем временам деньги очень небольшие. Иду в «Казремстрой», а мне заявляют: «На ближайшие пять лет все заказы расписаны. У нас плановое хозяйство». А я больницу-то уже закрыл… Но за мной уже был обком партии, так что добился, выделили бригаду, начали. Через некоторое время я понял, что такими темпами закончим ремонт лет через десять. Выход нашелся неожиданно. Профессора Сигала попросили прооперировать высокопоставленного чиновника из Нижнекамска. Тогда медсанчасть «Нижнекамскнефтехима» (ныне – горбольница №3) по оснащенности фору могла дать казанским больницам, так что оперировать решили там. Я поехал с Михаилом Семеновичем. Уже после удачно проведенной операции заехали к моей сестре, посидели за столом, решили переночевать. Зять мой, Рифкат Мингалимов, говорит: «Тебе бы с руководством КамАЗа завязаться, вот это была бы помощь. Попробуем?» Ночью звонит своему шефу, заместителю генерального директора Ильдусу Борисовичу Закирзянову. Он курировал весь жилбыт КамАЗа. Договариваемся о встрече. Чем мне нравился КамАЗ, так тем, что все вопросы у них решались всегда вот так, с ходу. Во-первых, молодые еще все, а во-вторых, не утеряли высокого темпа строительства. Утром встречаемся с Закирзяновым, хвалим напропалую свою медицинскую онкологическую школу и описываем трагичность ситуации. Он сводит нас с Фаустовым, который тогда возглавлял КамАЗ. Василий Алексеевич принял нас в тот же день, согласился на сотрудничество – профосмотры рабочих на предмет онкологии взамен на помощь в строительстве. «Но, – объясняет Фаустов, – я могу тебе рабочих дать, а основные-то строительные мощности у «Камгэсэнергостроя». Звонить Бате?» И Евгений Никанорович Батенчук нашел для нас время в этот день, уже к вечеру, и он нас понял. Торжественно так накрыл мою голову своей лапищей – большой был человек, красивый, Батей не зря его звали. И сказал: «Не волнуйся, построим. Может, не так быстро, но построим. Вот только денег у меня нет, за деньгами поезжай к Беху». Николай Иванович тогда возглавлял строящийся Камский тракторный завод, тоже всесоюзную стройку. В общем, заключили мы тогда два пятилетних договора с КамАЗом и КамТЗ: они нам средства и помощь в строительстве, мы им – профосмотры. Вот таким макаром обеспечили первые новостройки – радиологический корпус и жилую девятиэтажку плюс капитальный ремонт уже существующих корпусов. Но и мы в долгу не остались – более двенадцати тысяч человек – два камазовских завода осмотрели, выявили группу риска, дали рекомендации и в течение нескольких лет эту группу курировали. Но уж и ремонт заводчане нам сделали – по первому разряду, из своих материалов.

– Не жалко было переходить из хирургов в администраторы?

– А я и не переходил. После назначения главврачом онкодиспансера еще двадцать лет оперировал в неотложке. Благо она рядом с диспансером располагалась. Онкохирургом не стал, да. Но на это были свои причины. Как вы помните, на маститых хирургов в день знакомства я впечатления не произвел. Потом, когда сдвинул с мертвой точки ремонт диспансера, вроде слегка зауважали. Но в операционной меня видеть, как оказалось, были не готовы, посматривали свысока. Мол, взяли тебя, чтобы канализация с водопроводом исправно работали, вот хозяйством и занимайся, а на клинических разборах помалкивай. Но я прошел закалку в неотложке, там не зря год за два идет, как на Севере, меня просто так не съешь. В общем, пришлось доказывать свою состоятельность как специалисту. Тот же Сигал по прошествии времени мне один на один говорил: «Без научной степени какой ты главврач?» И предложил поработать над диссертацией под его началом. С научной точки зрения заманчиво, хирург-то он был от Бога. Но Михаил Семенович был очень авторитарен и смог бы давить на меня при принятии некоторых решений, а я не мог позволить себе зависимость даже от такого учителя. Наедине я мог ему сказать: «Михаил Семенович, вы – светило, Мастер, но в операционной вы поможете максимум десятку человек, а организация и ранняя диагностика спасают сотни, тысячи жизней». Кафедра тогда была заточена на онкохирургию – на мгновенный результат. Все остальное пришлось разрабатывать чуть ли не с нуля.

– Вам это было интересно или просто нужно?

– Сначала понял необходимость, а когда пошли результаты, стало и интересно тоже. Этот результат пролонгирован по времени, и я научился ждать.

Так что кандидатскую я защищал по другой теме, выстраданной еще в пятнадцатой горбольнице. В 1982–1983 годах мы с группой коллег занимались электрохимически активированными системами в химико-технологическом институте у Петра Анатольевича Кирпичникова. Это был не просто академический интерес, а практическая необходимость. В неотложке было много больных с нагноениями. Причем всех пациентов – и с ножевыми ранениями, и с маститами везли к нам. А гнойные раны – это такая зараза… Сколько ни старайся, ни обрабатывай по всем правилам, больные друг от друга цепляют инфекцию. Лекарственная линейка тогда была очень небольшая – фурацилин да только появившийся, а потому дорогой, диоксидин. А при обработке трехпроцентного хлорида калия в диафрагменном электролизере мы получали атомарные хлор и кислород – мощнейшие окислители, и при обработке ран таким раствором у вредоносных микроорганизмов просто не оставалось шанса выжить.

Это сейчас онкологу среднего уровня понятно, что применять современные таргетные – точечно действующие на основу опухоли – препараты невозможно без обследований на клеточном уровне. А в 1996 году это было что-то малопонятное даже для специалистов, да и препаратов таких еще не было

В общем, когда Чуприн предложил мне заняться лечением гнойных ран, я сразу же начал работу. Наладил какие-то приспособления вроде отсосов экссудата из раны, переделывая их из аквариумных компрессоров. Изучал литературу, которой было очень немного, и пропадал в перевязочной и операционной – обрабатывал раны, вскрывал гнойники… Вроде и руки обрабатывал, и переодевался в специальный халат, а все равно четыре пневмонии получил на этом деле. На третьей пневмонии Чуприн пришел ко мне и сказал: «Прости, сынок. Это я виноват. Знаю ведь, насколько ты дотошный. После первой тебя уже отстранить нужно было, да пожалел – уж больно хорошо у тебя пошла работа». Результаты действительно получались неплохие. За счет эффективного лечения таких ран койко-день в среднем по больнице снизили сначала на четыре дня, а потом на шесть – это по тем временам было что-то невообразимое. А в неотложке места всегда на вес золота.

Наши старания были замечены в Москве, и в один прекрасный день к нам приехал Александр Александрович Подколзин – заведующий ЦНИЛ Московского медицинского стоматологического института (ныне – Университет имени А.И.Евдокимова). Он заявил, что исследования должны проводиться по всем правилам, по программе фармкомитета. А то и под суд недолго… В общем, взял нас «под крыло», получив готовую разработку. Тогда мы были лидерами в масштабах всего Союза. Впрочем, и в мире нигде такие растворы в медицинских целях не применяли. Работа уже к завершению близилась, когда меня назначили главврачом онкодиспансера. И научно-практическую работу пришлось отложить. Вернулся я к ней только когда встал вопрос о кандидатской диссертации – в 1991 году. А вот докторская у меня уже по онкологии.

– Ваша работа отмечена и на республиканском, и на российском уровнях. Госпремии РТ и РФ, победу на конкурсе «Призвание» просто так не дают…

– Все три высокие премии не лично мои, а коллективные. Премией «Призвание» отмечен комплексный подход к ранней диагностике онкозаболеваний. Даже на Западе скрининг сегодня ведется по отдельным направлениям, а у нас – по всем одновременно. Это оправданно и экономически, и с точки зрения эффективности выявления заболеваний. Мы получили бесценный опыт, осмотрев около трех тысяч мужчин и женщин и применив новые методы диагностики. Диспансеризацию я встретил как долгожданное мероприятие, я ее предчувствовал. И мы сразу возглавили онкологический компонент программы. Методология есть, это очень важно. Трудно было начинать, но сейчас мы первые в России. Семьдесят четыре процента форм рака при диспансеризации мы выявляем на ранних стадиях! Думаю, программа достойна внедрения по всей России.

Трудно было начинать, но сейчас мы первые в России. Семьдесят четыре процента форм рака при диспансеризации мы выявляем на ранних стадиях

На мой взгляд, не менее важна и работа, которую мы провели совместно с Александром Владимировичем Дубровским, в девяностых годах прошлого века – главным врачом Тетюшской ЦРБ. Мы тогда обследовали жителей этого района. Долгое время было принято считать, что сельчане – люди исключительно здоровые. Мол, чистый воздух и чистая вода, экология… Вот только продолжительность жизни у сельчан меньше, чем у городских жителей. Почему? Мы провели тотальный медосмотр жителей района, выявили у них море заболеваний, разработали медицинский паспорт района. Миф был развеян – сельчане не здоровее, а «недообследовеннее» горожан. На основе этой работы создали противораковую республиканскую программу, за нее мы с группой товарищей и Дубровским тогда стали лауреатами республиканской Госпремии.

Премия Правительства Российской Федерации – за цикл работ по иммуногистохимической диагностике опухоли человека. Это сейчас онкологу среднего уровня понятно, что применять современные таргетные – точечно действующие на основу опухоли – препараты невозможно без обследований на клеточном уровне. А в 1996 году это было что-то малопонятное даже для специалистов, да и препаратов таких еще не было. Нужен был учебник, и мы взялись за его разработку. Лучшие онкологи десяти стран представили в наше пособие свои статьи. Активно помогал Противораковый фонд РТ. Пособие выдержало четыре издания и по сей день очень востребовано. Параллельно с созданием книги создали школу, начав обучать специалистов со всей России.

– Все время у вас так – только начнете хорошее дело, результаты пойдут, а закончить не дают – на другое направление перебрасывают. Обидно?

– Терпимо. Я же успеваю что-то полезное сделать, а это главное. Вот и в этот раз. Специалисты онкодиспансера готовы, база есть. Помогать и направлять коллег как главный онколог республики и Приволжского федерального округа, как завкафедрой пока могу. Тем более что министр здравоохранения РФ Вероника Скворцова подписала мою просьбу о совместительстве – онкологом я остался.

А на новом месте тоже полно работы, и тоже интересной. Фронт деятельности оценил не сразу. Потом понял, что мои опыт и знания здесь тоже нужны. Говорили, что это чуть ли не синекура, но я не верил. И оказался прав. Жаль только, что кто-то убедил в этом и мою жену. Она сейчас в стадии полного разочарования – все выходные я по-прежнему на работе…