Недавно, направляясь в Казахстан, часть пути – от Казани до Челябинска – проделал на автобусе. Когда проезжали Набережные Челны, откуда в свою собкоровскую бытность я неделями не вылезал из командировок, в памяти одна за другой оживали картинки из тех, казалось бы, таких недавних лет.

«ФИТИЛЬ» СОПЕРНИКАМ­-КОЛЛЕГАМ

…Автобус катит по могучему бетонному мосту плотины Нижнекамской ГЭС, а я вспоминаю конец октября 1978 года. Накануне заполнения котлована крупнейшей в камском каскаде электростанции сюда слетелись десятки журналистов республиканских и федеральных изданий, радио, ТВ (индустриальные свершения тогда освещались прессой с не меньшей помпой, чем полеты в космос). Гостиница «Татарстан» гудела, словно растревоженный улей, работники пера и микрофона оживленно обсуждали детали предстоящей гидротехнической операции. И только собкор «Труда» во всей этой толчее оставался спокойным, с чувством некоего превосходства поглядывая на коллег.

Дело в том, что на следующий после заполнения котлована день «Труд» не выходил. Надо ли объяснять, что пропуск номера в момент, когда все СМИ со словом «вчера» сообщают о столь важном событии, для собкора равнозначен харакири: знаешь, участвуешь, а рассказать не можешь! А позавчерашнему репортажу «с переднего края» грош цена! Новости, как и осетрина, не бывают второй свежести. И я уговорил редактора отдела информации сыграть на опережение – поставить материал накануне. Как там у Цветаевой: успех – это успеть?

Риск, конечно, был. Газету могли прочитать раньше, чем начнется затопление. А если вообще не начнется, вдруг какой-нибудь сбой? Тем более что из-за проливных дождей уровень воды в Каме заметно поднялся, река буквально рвалась через проран – от обычно «покладистой» реки можно было ждать чего угодно! Но, как говорится, кто не рискует… Передав из казанского корпункта в Москву «болванку» репортажа, я улетел в Челны. И сразу – на пусковой объект. Начальник «Гидростроя» Алексей Быкадоров успокоил меня: никаких ЧП не будет, все пройдет штатно. Вечером из кабинета второго секретаря горкома Валерия Стекольщикова позвонил в редакцию, продиктовал поправки.

Гостиница «Татарстан» гудела, словно растревоженный улей, работники пера и микрофона оживленно обсуждали детали предстоящей гидротехнической операции. И только собкор «Труда» во всей этой толчее оставался спокойным, с чувством некоего превосходства поглядывая на коллег

Свежую прессу доставили в город часам к десяти. Обойдя несколько киосков «Союзпечати», я скупил пачку номеров «Труда» с собственным «гвоздем» и поспешил на смотровую площадку, где гостевые трибуны уже заполнило местное и республиканское руководство, представители союзных отраслевых министерств. Нижний бьеф плотины был пуст, лишь милицейский «УАЗ» рыскал по его дну, проверяя, не замешкался ли кто в опасной зоне? Томительно тянулись минуты ожидания… И вот наконец струи воды сперва робко, потом все напористее стали сочиться сквозь сливные отверстия плотины, на глазах превращаясь в настоящий водопад.

Мой час пробил! Достал из кофра газеты и стал раздавать их руководящим и прочим официальным лицам. Поначалу никто не понял моего жеста, но, увидев на первой полосе броский заголовок «Заполнение котлована ГЭС началось!» оценили оперативность газеты. В журналистском стане возник переполох: популярнейшее, самое тиражное издание вставило им первостатейный «фитиль»!

Остаток дня в гостиничных номерах царила напряженная творческая атмосфера: журналисты диктовали в московские и казанские редакции горячие строчки с пометкой «Срочно в номер!». Завтрашний номер! На собкора «Труда» коллеги-соперники посматривали недружелюбно. А он пребывал в состоянии послепраздничного опустошения, подобно герою рассказа Шукшина «Алеша бесконвойный», для которого «суббота еще продолжалась, а баня уже кончилась».

А БРЕЖНЕВУ И НЕВДОМЕК…

В 70­-х в моду вошла сусальная газетно-эпистолярная традиция: трудовые коллективы рапортовали Генеральному секретарю ЦК КПСС о своих достижениях, на что он им как бы лично отвечал. Дошла очередь и до всесоюзной ударной комсомольской стройки в Набережных Челнах. Автор этих строк (в те годы редактор газеты «Комсомолец Татарии») срочно был направлен в Челны готовить обращение молодых строителей КамАЗа товарищу Брежневу, а заодно и его «отеческий» отклик. Как говорится, «лети с приветом, вернись с ответом!» Сочинять пришлось в переполненном, прокуренном общежитии строителей, можно сказать, на коленке. К утру ответственное поручение было исполнено, тексты ушли «наверх» для согласования.

Обращение напечатали две «Правды»: партийная и комсомольская. Высочайший ответ не заставил себя ждать. Под бурные аплодисменты участников городского партхозактива первый секретарь Татарского обкома партии Фикрят Табеев зачитал с трибуны приветственное послание вождя молодым строителям автозавода. Я сидел в зале, слушал до боли знакомые фразы и искренне гордился лишь тем, что мой первоначальный текст после столь многоступенчатых согласований практически не претерпел изменений.

Отклик генсека появился опять же в обеих «Правдах». И кого интересовало, что к этой «переписке» не имел отношения ни комсомольский актив стройки, ни сам Леонид Ильич? Что вся она вышла из-под пера редактора молодежной газеты, не получившего, кстати, за эти «нетленки» ни рубля авторского гонорара.

«СОЛИДАРНОСТЬ», БУДЬ ОНА НЕ ТЕМ ПОМЯНУТА!

А в 1981 году мне пришлось вновь заняться политической публицистикой. На этот раз сочинять «Письмо рабочих, инженерно-технических работников и служащих Камского объединения по производству большегрузных автомобилей лидерам польского профобъединения «Солидарность».

Поскольку речь шла о профсоюзном объединении, то в обкоме партии решили поручить это дело собкору профсоюзной газеты. Ввиду особой важности задания в автоград меня сопровождал ответственный работник КГБ. Ночью все в той же гостинице «Татарстан» под его недремлющим оком я набросал текст, отпечатал его на своей портативной машинке и утром отнес первому секретарю Набережночелнинского горкома КПСС Раису Беляеву.

Спустя час я сидел за телетайпом узла спецсвязи генеральной дирекции КамАЗа и отбивал «письмо» в Москву. Начиналось оно словами: «Стотысячный коллектив КамАЗа не могут оставить равнодушными события, происходящие в братской Польше. Глубокую тревогу и возмущение вызывает антисоциалистическая направленность Гданьского съезда «Солидарности» и сфабрикованной на нем фальшивки, громко именуемой «Обращением к трудящимся Восточной Европы». Осуждалось забастовочное движение на Гданьской судоверфи, рассказывалось, как профсоюзы заботятся о человеке труда на КамАЗе. Ну, и все в том же духе. За соседним аппаратом тот же текст телетайпировал в свою редакцию корреспондент ТАСС. И теперь уже я завидовал ему: «Труд» опубликует письмо завтра, а ТАСС – сегодня!

РАБОТАЛИ, КАК ЧЕРТИ В ПРЕИСПОДНЕЙ

Кстати, о забастовках. Первое официальное сообщение о забастовке на КамАЗе появилось в 2008 году. В ночь с 14 на 15 мая работники цеха сборки кабин автомобильного завода самовольно остановили конвейер в знак протеста против низкой, несовместимой с жизнью, заработной платой.

На самом деле первая камазовская забастовка произошла намного раньше – 6 марта 1987-го. В тот день я оказался на литейном заводе и видел все своими глазами. По широкому пролету мчалась кавалькада черных «Волг». И вдруг дорогу им преградила группа кокильщиков, которые в этот день не приступили к работе. Их требования к администрации не ограничивались лишь повышением зарплаты – они протестовали против варварской эксплуатации ценного импортного оборудования. Оно работает в три смены, без должной профилактики, кокильщикам приходится трудиться в дыму, чаду, парах горящего масла, копоти, как чертям в преисподней, и вручную, кувалдами исправлять литейный брак.

Членам Правительства, среди которых был и заведующий машиностроительным отделом ЦК КПСС Аркадий Вольский, волей-неволей пришлось выйти из лимузинов, выслушать веские доводы бригадиров и воочию убедиться, что дальше так работать действительно нельзя!

Эта не санкционированная профсоюзом протестная акция, в прессу, естественно, не попала.

В ОЖИДАНИИ СЫНА

…На проспекте Мусы Джалиля, за стеклом автобуса проплыла высотка, в которой я летом 2003­го встречался с матерью Айрата Вахитова, одного из восьми «российских талибов», узников американской базы Гуантанамо. Прежде чем впустить меня в квартиру, Амина Ибрагимовна повязала голову хиджабом. Пожилая, грузная женщина в цветастом халате и очках-иллюминаторах достает из ящика серванта датированные маем письма сына и читает их мне, переводя с татарского на русский:

 «Эни! У меня все по-старому, надеюсь скоро встретиться (вымарано). Думаю, ты поймешь меня правильно (вымарано), сможешь простить (вымарано). Также хочу сказать, что очень тебя люблю и жалею, что не рядом с тобой. Молись за меня, сильно не переживай. Часто вижу тебя во сне – ты очень красивая, в красивой одежде».

На самом деле первая камазовская забастовка произошла намного раньше – 6 марта 1987-го. В тот день я оказался на литейном заводе и видел все своими глазами

Письмо подверглось жесткой цензуре – во многих местах вместо строк черные полоски. А другое письмо чистое, без помарок:

«Ассаляму алейкум! Содержат нас здесь хорошо: помещение, постель и место, где нахожусь, чистые. Еда – халяль. Ни в чем у меня нужды нет (кроме свободы). Избиений и унижений нет, даже голоса никто не повышает. Домой не хочется возвращаться. Я думаю, что в России даже таких санаториев нет, как эта тюрьма».

Неудивительно, почему американское «бюро проверки» этим посланием не заинтересовалось!

У меня сложилось впечатление, что мать не вполне осознавала, как сын оказался в плену у американцев. Для нее он был никакой не талиб, не ваххабит (понимала ли она, в чем их разница?), а самый любимый, поздний ребенок, переболевший в детстве менингитом. Плохо учился в школе, одноклассники его обижали.

Знакомый мулла, заметив на его лице синяки и ссадины, предложил ему перейти учится в медресе Йолдыз – то самое, откуда выходили волонтеры с «ваххабитской ориентацией» для отрядов Басаева и Хаттаба. Здесь Айрат, всем на удивление, отлично успевал, овладел арабским языком, получил свидетельство переводчика и был приглашен в самую крупную в Набережных Челнах мечеть Тауба («Покаяние»). Как принято в правоверных семьях, мать сама заочно сосватала сыну невесту – после окончания казанского медуниверситета она преподавала в том же медресе.

Его имя всплыло весной 2002 года, когда были названы наемники российского происхождения, захваченные американцами в Афганистане. Так возник эпистолярный мост с Набережными Челнами, который, с одной стороны, курировался американцами, а с другой, наверняка отслеживался российскими спецслужбами. По одной из версий, письма эти принадлежали другому автору, воспользовавшемуся адресом Айрата.

Узнав, что пленников могут экстрадировать в Россию, мать запаниковала: если американская тюрьма лучше отечественного санатория, зачем ему возвращаться? Материнское сердце – вещун! В Москве Вахитов был арестован, помещен в следственный изолятор. На этот раз по подозрению в участии в подготовке терактов, в том числе подрывов газопровода и ЛЭП на территории Татарстана.

Признаюсь, мне стало жаль Амину Ибрагимовну. Дождется ли она своего позднего сына?..

БРЫЗГИ ШАМПАНСКОГО НА ГИТАРЕ ВЫСОЦКОГО

А вот улица Гидростроителей, где в 2007 году я наблюдал такую сцену. Поздним вечером из бывшего здания «Камгэсэнергостроя» (теперь в нем банкетный зал) высыпала шумная свадебная компания. Судя по фрачному костюму жениха, пышному подвенечному платью невесты и вечерним туалетам гостей, гуляли состоятельные люди.

Видимо, кому-то пришла в голову мысль «обмыть» недавно установленный напротив памятник Высоцкому в виде чугунного осколка колокола, грифа разбитой гитары и фрагмента метеорита. С фужерами шампанского в руках все устремились к нему, и через минуту оттуда донеслись звуки бьющегося стекла – это хмельные гости с криками «Горько!» швыряли в обелиск порожние бокалы! Действительно, горько…

Впрочем, Владимира Семеновича этот хрустальный звон вряд ли бы покоробил…