Эти записи я храню с 1987 года, когда по заданию газеты «Советская Татария» (ныне – «Республика Татарстан») работала над очерком о Масгуте Латыпове – одном из основоположников татарского музыкального искусства. Скромный, интеллигентный, непубличный человек, он был не только талантливым композитором и дирижером, но и верным солдатом своей Родины. Одним из тех, про кого можно сказать: «Сквозь жизнь его прочерчена война».
Не избалованный вниманием журналистов, Масгут Галеевич встретил меня радушно, рассказывал не столько о своем творчестве, сколько о войне, так что я узнала значительно больше, чем требовалось для газетной публикации. Расставаясь, мы условились встретиться снова, ведь ему столько еще хотелось рассказать! Однако я не успела. Масгут Галеевич ушел из жизни в апреле того же года. С тех пор нерасшифрованная стенограмма нашей беседы почти тридцать лет лежала в моих архивах.
Сегодня композитора Масгута Латыпова вспоминают чаще, чем при жизни, его именем даже названа улица в Казани, а на доме, в котором он жил, установлена мемориальная доска. Тем не менее поныне не оставляет чувство горечи за его прижизненную невостребованность. И вот теперь, когда моя книга «Растаявшие голоса» – о людях искусства, с которыми сводила судьба, в том числе благодаря сотрудничеству с газетой «Советская Татария», – почти написана, мне захотелось озвучить один из тех голосов, который непременно должен быть услышан.
«Я захожу в парадное дома № 17 по улице Горького, что в Казани.
Масгут Галеевич ждет меня. Вижу, что он приоделся к моему приходу – костюм (может быть, единственный), клетчатая фланелевая рубашка. Он даже раздобыл где-то кофе – дефицитный в то время продукт – и по талонам не купишь!
Пока жду в гостиной, он с женой хлопочет на кухне, потом приходит с ароматным кофе, разливает в чашечки и ждет, когда я достану из сумки свою сиреневую школьную тетрадку за две копейки, в которую записываю его воспоминания, – о диктофоне я тогда только слышала.
Взвод расположился на краю Велижа, на хуторе. Тут вызывает меня командир полка: – Вот что! В нашем полку есть автоматная рота, у них осталось четыре человека и автоматов восемь штук… Ты со своим взводом вливаешься в эту роту и временно будешь исполнять обязанности политрука. Командира роты убило, политрук стал командиром
Латыпов именно рассказывал, а не диктовал. Помню, что рассказчик он был хороший. В какой-то момент я так увлеклась повествованием, что, кажется, вместе с ним окунулась в пучину военных лет.
– Мы трое – Фарид Яруллин, Загид Хабибуллин и я – все имели бронь. Правда, меня дважды вызывали в военкомат, но отпускали. Поэтому и в третий раз пошел без вещей, думал, как раньше. Однако в Юдинском военкомате мне сообщили, что срочно набирают группу из ста человек. Уже есть девяносто девять, а вот сотым как раз буду я.
Со мною был Махмуд – тромбонист, он же и механик. Тогда многие совмещали рабочие профессии с музыкальными, профессионалов-то и не было, ведь в 41-м в Московской консерватории только-только состоялся первый выпуск специально набранной группы татар, все лишь начиналось, и вот – война…
Я жду, что Масгут Галеевич начнет рассказывать о себе, о том, что он был в числе первых, окончивших знаменитую Татарскую оперную студию при Московской консерватории. Почти уверена, что упомянет и о своем авторском концерте, который прошел в Москве где-то за год до войны, – ведь такое не забывается.
А композитор продолжает неторопливое повествование совсем о другом.
– Как узнали, что нас сейчас же отправляют на фронт, Махмуд побежал за хлебом. Смотрит – старичок старые ноты продает, а среди них романс Даргомыжского «Свадьба». Махмуд давно мечтал приобрести эти ноты, а тут – вот оно! Пока платил, менял, время упустил. Прибежал, а мы уже отчалили от пристани. Помню, стоит на бревне, нотами машет, кричит. Так и не попрощались по-хорошему и не виделись больше.
…Через некоторое время меня отправили в Оренбург командиром музыкального взвода 1193-го полка.
Взвод состоял из двадцати человек, из них шестнадцать – казанские музыканты. Обрадовался своим, с некоторыми был знаком, играли в одних оркестрах.
Со мною был Махмуд – тромбонист, он же и механик. Тогда многие совмещали рабочие профессии с музыкальными, профессионалов-то и не было, ведь в 41-м в Московской консерватории только-только состоялся первый выпуск специально набранной группы татар, все лишь начиналось, и вот – война…
В октябре 41-го нас погрузили в товарные вагоны и отправили на Москву. Где-то около деревень Павлишино и Нахабино, рядом с Волоколамским шоссе, мы влились в 316-ю дивизию, которая сильно пострадала в боях.
Первый раз на фронте играли «Вы жертвою пали», когда хоронили наших, гражданских. Их фашисты замучили. А потом хоронили и хоронили без числа, то наших солдат, то гражданских. Сначала могилы пытались лопатами рыть, потом топорами мерзлую землю долбили, руки в кровь, а толку мало.
Командир полка увидел, как мы мучаемся, стал над нами смеяться:
– У вас что, тола нет? Толом надо землю подорвать. Это же фронт, нечего тут поэзию разводить!
Пока стояли под Москвой, командир полка послал меня в город на три дня за нотами и военно-политической литературой. На шоссе попал под бомбежку. Контузило, потерял память, пришел в себя уже в Торжке, в медсанчасти. И так мне обидно стало, что потеряю и время, и своих товарищей, что решил убежать к своим без разрешения. Добрался на попутке, потом еще догонял пешком до деревни Осташково. Ну, встретились с ребятами – все рады.
А тут приказ – завладеть деревней Глазуны, которая была хорошо укрепленным опорным пунктом фашистов.
Музыкальный взвод был временно передан в состав 2-го батальона, и передо мной была поставлена следующая задача: не доходя до деревни, занять со взводом исходное положение. Было это 9 января, как сейчас помню. Чтобы выполнить приказ, нужно было пройти сквозь чащу леса, да еще в мороз под сорок градусов.
Несколько дней мы шли через этот лес, многие обморозились. Тогда научились делать домики из снега, оказывается, и в таких домиках тепло. Костры разжигали только днем.
Я всю ночь не спал, думал. Наконец решил действовать так: ночью подползти, привязать к убитым с автоматами веревки, потом вернуться с концами веревок и возом, тягловой силой выдергивать – может, и удастся вытянуть
Добрались наконец-то до исходного положения. Впереди открытая местность, дальше – опять лес. Согласно приказу ждем артподготовку.
Вдруг откуда ни возьмись – командир полка верхом на лошади.
– Это музвзвод? Почему не наступаете, где командир батальона?
– Мы ждали артподготовку.
– Артиллерия бьет по Глазунам!
Тут еще и немцы начали бить из минометов по открытой местности, а мне нужно людей в атаку поднимать!
Впереди снаряды – назад нельзя. Я вынул пистолет:
– Вперед, за Родину!
Все за мной, а снег по пояс… Солдаты падают – кто ранен, кто убит, но открытое место преодолели и до леса добрались.
Оказалось, лес-то стоит на краю обрыва, и по нему немцы карабкаются. Эта встреча – глаза в глаза – оказалась неожиданной и для нас, и для них.
Один фашист в меня прицелился, но Марфутов заслонил собою. Этого немца помню хорошо – рыжий, веснушчатый, а в голубых глазах страх. Кто-то из наших, Татьянкин что ли, его своим музыкальным инструментом – геликоном стукнул, и все покатились вниз под обрыв, такая чехарда была.
Наконец пришли в Глазуны. Оказалось, деревня совсем небольшая, домов десять-двенадцать, и там уже наши солдаты.
Стали ходить по домам – искать, где потеплее. Замерзли все, ведь девять дней на морозе! Да и хочется получше выспаться перед наступлением.
В одной избе Смоликов, тромбонист, буквально наткнулся на фашиста – и немцы тепло искали. Завязалась драка. Наш победил, да тут другой немец словно из-под земли вырос и в Смоликова целится. Теперь уж я успел выстрелить и удачно фашисту в руку попал. Подоспел Сизов, барабанщик, скрутил офицера. Взяли папку, что была с немцем, ну и сдали нашим.
Стоим, оглядываемся. Вдруг из русской печи – а печи-то большие, в пол-избы, – слышим голос. Кирпичи разобрали – женская голова торчит, вся седая. Стали дальше разламывать, чтобы старуху достать, вытащили.
Мы к ней обращаемся: «Бабушка!» А она заплакала тихо и говорит: «Я не бабушка, а девушка, еще и замужем не была…» Фашисты ее живой в печь замуровали, ради смеха.
В подполе была картошка. Сварили, поели. Хозяйка нам жуткие вещи рассказывала. Все плакала и причитала: «Родимые наши!»
На следующий день пошли в наступление и заняли город Торопец.
Там встретил заместителя командира полка по тылу, он предложил на санях поехать с ним в медсанчасть, где должен был находиться командир полка Шангин. Медсанчасть находилась в здании школы.
Въехали во двор, поднялись на крыльцо да так и застыли на пороге. Большая зала полна раненых, кто лежит, кто сидит, а в углу на небольшом возвышении – пианино. Смотрю – поднялась девушка, очень красивая, по знакам в петлицах – военный фельдшер. Отложила санитарную сумку с красным крестом и села за пианино. Она играла вторую рапсодию Листа.
Масгут ЛАТЫПОВ, воспоминания: | |
| – Мы трое – Фарид Яруллин, Загид Хабибуллин и я – все имели бронь. Правда, меня дважды вызывали в военкомат, но отпускали. Поэтому и в третий раз пошел без вещей, думал, как раньше. Однако в Юдинском военкомате мне сообщили, что срочно набирают группу из ста человек. Уже есть девяносто девять, а вот сотым как раз буду я. | |
Мне вспомнилось, как вроде бы совсем недавно я слушал эту рапсодию в Московской консерватории в исполнении Эмиля Гилельса, но это была совсем другая жизнь, довоенная.
Играла она замечательно. Я слушал, затаив дыхание… Ну, думаю, сейчас закончит играть – подойду, познакомлюсь. Понравилась мне девушка.
Тут слышу:
– Старший лейтенант Латыпов! На выход!
Приехали в штаб, недалеко от Торопца. Командир сердито мне:
– Почему задержались? Знаешь, где находится 2-й батальон – там занимайте свою позицию!
Так, с боями, дошли мы до города Велижа.
В этом городе река протекает, причем делится на два рукава, а потом снова соединяется, словно буква «о». Наши части заняли этот берег реки, а на другом берегу – немцы.
Наш взвод расположился на краю Велижа, на хуторе. Тут вызывает меня командир полка.
– Вот что! В нашем полку есть автоматная рота, у них осталось четыре человека и автоматов восемь штук… Ты со своим взводом вливаешься в эту роту и временно будешь исполнять обязанности политрука. Командира роты убило, политрук стал командиром.
Задание: там, на реке, смертью храбрых пали 24 автоматчика, и их тела примерзли ко льду. Нужно вытащить трупы вместе с автоматами…
Утром взял шесть солдат, и на трех санях поехали. Нас предупредили: по окраине городка место пристреляно, особенно мост.
Лошадей оставили, пошли смотреть: где автоматчики?
Нашли дом, заглянули. Там в полуподвальном помещении – три солдата с двумя пулеметами. Один сидит в углу, дремлет, второй у окна, смотрит в бинокль.
– Где автоматчики?
– Вон, бугорки под снегом, смотри в бинокль!
Мы все посмотрели, определились на местности и уехали на свой хутор. Я всю ночь не спал, думал. Наконец решил действовать так: ночью подползти, привязать к убитым с автоматами веревки, потом вернуться с концами веревок и возом, тягловой силой выдергивать – может, и удастся вытянуть.
С трудом раздобыли толстые веревки, ночью поехали.
Опять зашли в полуподвал. Там уже другой солдат у окна. Говорит:
– Сходи наверх! Там у медсестры пакеты для перевязки, принеси один!
Взял двоих солдат, пошел. Идем осторожно. Пистолет на груди, чтоб не мерз, а то стрелять не будет.
Смотрю – дверь открыта. Сидит человек, книжку читает. Позвал – молчит.
Зашел сзади, а это… она, та пианистка. Снайпер ее… На одной щеке слезинка застыла, а на другой – капелька крови. Что читала, над чем плакала? Так и осталась над книгой, замерзла уже.
Взяли мы ее осторожно, чтобы снести, похоронить. По недлинной лестнице целый час, наверное, спускались – лестница скрипит, дом пристрелян. Одну ступеньку преодолеем, стоим, пережидаем.
Похоронили ее потом. Имя девушки – Нажия Гафурова, но ее просто Надей звали – так мне рассказали. Есть предположение, что она была студенткой Киевской консерватории.
Композитора Масгута Латыпова вспоминают чаще, чем при жизни, его именем даже названа улица в Казани, а на доме, в котором он жил, установлена мемориальная доска
Масгут-абый замолчал. Потом взял чашечки с остывшим кофе, пошел на кухню и вылил. Было слышно, как жена, что тихо сидела, пока мы разговаривали, шепотом вскрикнула:
– Зачем вылил кофе? Можно было еще разогреть!
– Кто же кофе разогревает? Чего уж ты…
Да, он был такой. Ничего ни у кого не просил, не стремился к славе и не разогревал дефицитный кофе. Он дер-жал марку, но не из-за амбиций, а потому что, даже сняв военную форму, кажется, всю жизнь оставался при погонах, которые обязывают помнить о чести, сохранять чувство собственного достоинства.
Мы попрощались, и я вышла на лестничную площадку, но, взявшись за перила, остановилась. Почему-то вспомнилась чужая, как-то странно услышанная мною то ли печаль, то ли радость незнакомого Махмуда, так опрометчиво опоздавшего на пароход и махавшего нотами Даргомыжского на пристани…
Венчала нас полночь
Средь мрачного бора;
Свидетелем были
Туманное небо
Да тусклые звезды;
Венчальные песни
Пропел буйный ветер
Да ворон зловещий;
На страже стояли
Утесы да бездны,
Постель постилали
Любовь да свобода!..
Январь 1987 – май 2016
Елена ЯХОНТОВА
