Как в 1945 году советские люди встретили День Победы

Дня Победы ждали очень долго. Если быть точным, 1418 дней и ночей. Под наступавший 1942 год Константин Симонов заклинал в «Правде»: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди». Ждали всех. Вернулось не более половины.

Почему-то казалось, что это будет весной. «Я вернусь, когда растает снег…» – пели в кинофильме, вышедшем на экраны в разгар Сталинградской битвы. Но для фронтового солдата было всё равно, когда это произойдёт. Пусть в зимний вьюжный день или сумрачной осенью. Лишь бы быстрее, и чтобы выжить. Но по законам войны сокращение сроков требовало дополнительной платы кровью. И это противоречие ощущалось в последние дни перед Победой особенно драматично.

8 мая перед полуночью московское радио предупредило, что передачи будут продолжены до двух часов. Миллионы людей гадали, как, какими словами об этом будет сказано и что будет после.

Ждали, что о наступившем мире объявит сам товарищ Сталин. Какие слова найдёт он, чтобы разделить со своим исстрадавшимся народом радость и боль одержанной Победы?

Но сообщение о подписанной в Берлине капитуляции вермахта в итоге прочитал торжествующим, на пределе эмоционального срыва голосом главный глашатай государства Юрий Левитан.

Наступивший первый день мира был объявлен праздником. Но так его называли разве что в официальных случаях. Всё больше – День Победы.

С непостижимой быстротой дошла до каждого эта потрясающая, ещё не осознанная вполне весть. Что чувствовали измученные непосильным трудом, лишениями, ежедневным ожиданием похоронки люди? Теперь вспоминают всё больше охватившее людей ликование. Были, разумеется, и шальная радость, и надежда на заслуженное ими более счастливое будущее.

Но было и другое. Невидимый рубеж в этот момент теперь уже окончательно разделил мёртвых и живых. И тех, кому выпало счастье ждать возвращения дорогих людей, и тех, кому уже никогда их не дождаться. Извлекалась из сокровенных (на этот случай) запасов ещё довоенная чекушка, но чаще – бутылка самопального пития. Не в силах оставаться один на один со своим волнением, люди шли друг к другу, угощались чем бог послал, а больше молчали. Солдатские матери и жены, из кого состояло большинство населения российской деревни, собирались, чтобы поплакать и помолиться вместе.

А Сталин всё-таки выступил по радио, но только в десятом часу, предваряя своей речью грандиозный салют из тысячи орудий.

Известный писатель призывал в первом же послевоенном номере «Правды»: «Отдадимся до конца нашей радости. Радость – выше горя, больше горя». Поэт возглашал: «Я славлю смерть во имя нашей жизни. О мёртвых поговорим потом».

Долго же пришлось ждать этого «потом»! И не скоро в полюбившейся у нас песне будет сказано о «празднике со слезами на глазах». А славные ребята-поисковики ещё десятки лет будут находить в глубине заболоченных лесов останки бойцов, потерявших здесь не только жизнь, но и имя своё.

Трагедия мёртвых завязывалась в тугой узел с трагедией выживших. В донесении политуправления 1-го Белорусского фронта приводились слова старшего лейтенанта Корниченко (указывать инициалы считалось излишним): «У меня немцы сожгли дом, убили всю семью. Теперь у меня никого не осталось. Война кончилась, а я не знаю, куда идти и где найти родной уголок. Я бы убил каждого немца. Просто обидно, зачем им дают хлеб. Пусть бы перемёрли все. Они это заслужили».

Иссушающая душу ненависть солдата, которого некому ждать с войны. А Лев Копелев, будущий известный писатель и правозащитник, провоевавший почти от звонка до звонка, встретил Победу в штеттинской тюрьме (не немецкой, а нашего СМЕРШа), арестованный «за клевету» на Красную Армию. Он выступил против случаев самосуда над беззащитными людьми. Пусть и немцами.

Они бы тогда не поняли друг друга, эти два фронтовика. В тот майский день была закончена кровавая схватка на полях сражений. Теперь, через 75 лет, подведена черта под ненавистью и недоверием – этой тяжелой инерцией войны…

А память о трагедии, разделявшей наши народы, теперь призвана объединять как урок и предостережение перед вызовами и угрозами новой эпохи.