Тимур Алдошин родился в Казани. Образование, как сам говорит, «десять классов плюс коридор». Коридор оказался весь в стеллажах с книгами… Поэтому Тимур Алдошин человек переначитанный, а поэт при этом – креативный, оттого и остается любимцем публики, причем речь и о публике, состоящей из самих поэтов.

Он лауреат литературной премии имени А.М.Горького 2005 года.

С 2002 года вместе с Алексеем Кирилловым руководит литературной студией «ARS Poetica» при Казанском университете. Публиковался во многих республиканских и московских журналах, в коллективных сборниках и антологиях, а вот с персональным изданием стихов дело подзатянулось. Единственный личный сборник под названием «Те и эти светы», больше похожий на тетрадку, чем на книжку, ему в свое время издали друзья-поклонники.

Ныне планируется нечто более серьезное, соответствующее званию «книга поэта»: обложку книги, которая вот-вот выйдет в свет, вы видите. У наших читателей есть возможность уже сейчас заглянуть в будущую книгу поэта…

* * *

Брат мой Пушкин, что нам слава,

коли жизнь нехороша?

Из подруг – одна лишь клава,

из скотин – одна мыша!

Хоть теперь иная эра:

не чернила да перо –

электронная химера

ухмыляется хитро,

все таким же грешным делом

занимается поэт:

на листе обманно-белом

проявляет Божий след.

Заведет тебя далеко

говорливая строка!..

… Где ни адреса, ни срока,

лишь огромные срока,

все без права переписки…

Дальше – только тишина,

вечной славы обелиски –

а на кой тебе она?

Не грусти об этой жизни:

эка радость – мед с дерьмом!

Так уж принято в Отчизне –

убивать в тридцать седьмом.

Сочиняй иную долю

для поэтов в небеси…

Вот приду к тебе на волю –

потолкуем о Руси.

* * *

В волосах твоих да будет свет,

теплая пушистая звезда, –

пережжем, как пробки, «Интер-нет»,

между нами будет «Интер-да»!

Кончится вчерашняя печаль,

засияет завтрашняя твердь,

будем всюду лазить, выключать

ржавую низложенную смерть.

Раздадим сиротам мам и пап,

дождь – пустыням,

сестрам – женихов,

вдунем в дрожь любви ветвей и лап

разум для писания стихов.

Подползет собакой континент

к нашему небесну кораблю,

скажешь ты ему: «Хоть места нет –

забирайся, я тебя люблю!»

Нам найти написано в роду,

позабыв все прежние места,

чистую-пречистую звезду,

где никто не убивал Христа.

* * *

Выколачивать пальцы из траков,

на морозе железом звеня…

Впереди – огнедышащий Краков,

позади – батальон и броня.

Сто наркомовских ходят по жилам

вверх и вниз, словно

поршни в движке,

и сейчас закричит: «По машинам!»

шлемофон на горячем виске.

Смотрит Царство

торжественно гневно,

липы черные кверху воздев.

До видзенния, пани крулевна,

мы их выбьем отсюда, пся крев…

…Подавившися костью костела,

спит в предместье бригада СС.

Спит в снегу батальон мой веселый –

лишь один, как и прежде, воскрес.

Поправляет то шлем мне, то платье

на ее изумленных ногах,

позабыв про судьбу и распятье

в обожженных любовью снегах…

* * *

Утро. Собака сидит на дереве.

Это неправильно, черт возьми!

Чего она, спрашивается, там делает?

Жалобный взгляд говорит: «Сними!»

Лезла за кошкой, и было здорово,

вдруг провалилась в туман луна –

и вот, очнувшись,

в платье разорванном,

скована с веткой, дрожит она.

Лезу, хоть сам не умею, выше все,

дуру снимать, что сидит, скуля, –

вдруг ощущаю, как валко движется

страшным волчком

подо мной земля!..

Где же собака? Сижу на дереве,

мокрые пятна коры обняв…

«Что он там, собственно,

утром делает?» –

это, наверное, про меня.

Лезут спасать. Все мокро от осени.

Вдруг просыпаюсь, как от толчка:

кто же их всех теперь снимет,

Господи,

с башни летящего вкривь волчка?!

* * *

Жизнь – не химия бактерий,

а сиянье без конца…

Я читаю в атмосфере

имя моего отца.

В небосвод окно открыто.

В дивный звездный зимний сад.

Леониды, Леониды!

Снегопадный звездопад.

В зимнем воздухе не видно

даже самых крупных звезд.

Леониды, Леониды…

В небесах светло от слез.

Леониды, Леониды

тихим голосом трубы

будят спящую планиду

моей глупенькой судьбы.

Точно так в другом столетье,

очи вскинув к небесам,

наши будущие дети

нас узнают по слезам:

«Посмотри, летит Алеша…

Посмотри, летит Алдошин…

Посмотри, летит Алиска…»

Мы – грядущему записка.

Хвост кометы вверх трубою –

ей сегодня тридцать три!

Над недвижною судьбою

мы несемся, посмотри!

* * *

Говори мне много всяких слов,

все равно о чем, – но говори.

Каменную сушку расколов,

чайник на две чашечки свари.

Рафинад кусая пополам

над столом, где тряпки и гуашь,

я согласен, чтобы – по делам,

потому что этот город – наш.

Этот вечер, тянущий в окно

длинных светов сонные снопы,

милосердно целое одно

с тем, как мы рожденны и слепы.

Дети ищут в мире молока,

утыкаясь в кошкино тепло.

Вылепи нам домик из песка –

все равно, где мне с тобой светло.

Засмущайся, платьице поправь,

тонкой кожей осветясь в окно,

чайник или музыку поставь,

все равно какую. Все равно.

Слезы

У куклы лопнула любовь,

и вылезли опилки плача,

и, сострадая, поднял бровь,

привстав на цыпки, Кукарача.

Тех слез уж некому снести –

из тряпок, из трухи, из дряни,

которой в книгах не найти

всех мировых слезописаний.

Папье-маше безликих драм,

солома или конский волос,

безгласных выброшенных дам

рыдающий трухою голос.

Слезами полные мешки,

когда совсем невыносимо, –

выбрасывают в мир кишки,

как самурай и Хиросима.

Молчать под пыткой бытия,

стыдом покинутых немея

до Судна Дня – ни ты, ни я,

о, слава Богу! – не умеем…