Нынче в науке принято жаловаться. На то, что не хватает денег, катастрофически стареет оборудование, нет притока молодых кадров. Член-корреспондент Академии наук Татарстана, доктор биологических наук, заведующая кафедрой
микробиологии Казанского государственного университета Ольга Ильинская жаловаться не любит – она предпочитает решать проблемы самостоятельно, не уповая ни на кого и ни на что. И у нее получается.
Отвечая на вопросы корреспондента “РТ”, Ольга Николаевна рассказала немало интересного о научных исследованиях, которыми занимается ее коллектив.
– Ольга Николаевна, сегодня от науки ждут новых технологий, способных существенно повлиять на ту или иную сферу нашей жизни. Мы знаем, что на вашей кафедре разрабатывается перспективный препарат для лечения онкозаболеваний…
– Работу в этой области начинала основатель нашей кафедры Маргарита Ильинична Беляева, ныне покойная. Продолжила ее мой учитель Инна Борисовна Лещинская, которая долгое время заведовала кафедрой микробиологии. А мы сегодня занимаемся этой проблемой на новом уровне. Дело вот в чем: у человека в клетках есть РНК – рибонуклеиновая кислота. Опухолевая клетка изменяется так, что в ней РНК гораздо больше по сравнению с нормальной. И поэтому те ферменты, которые разрушают РНК, будут убивать опухолевые клетки. Вот такая простая идея, и она работает. Но теперь уже, на современном уровне, мы выяснили, что ферменты расщепляют не всякую опухолевую РНК, а только в определенных раковых клетках, с определенным генотипом, которые проявляют определенные маркеры. И если мы научимся характеризовать каждый тип рака – а это индивидуальная болезнь – по данным маркерам, то, скажем, тридцать процентов случаев колоноректального рака (рака прямой кишки) могут быть излечены или хотя бы купированы нашим препаратом (он называется биназа). Это очень современная тема – селективность действия противоопухолевых средств. Потому что не каждый человек может перенести больше пяти-шести курсов химиотерапии – ведь нормальные клетки от нее тоже гибнут. А если мы найдем узконаправленный препарат, который будет щадить нормальные клетки, то сможем довольно долго поддерживать достойный уровень жизни больного человека.
– На каком этапе сейчас эта работа?
– У нас очень хороший уровень доклинических исследований. Есть на бумаге апробированная технология, регламент… Чтобы выйти на уровень клинических испытаний, нужны большие средства. Необходимо сначала наработать определенное количество чистого препарата, а для этого нужен биохимический завод. Таких предприятий высокого уровня в России сегодня мало. Раньше этот препарат производили в Олайне (Латвия), там был хороший завод. Теперь мы делаем его сами, но в очень маленьких количествах.
Правда, есть предварительная договоренность с заводом в Щелково, под Москвой, который делает биодобавки. Мы туда ездили, здесь хорошие технологи, которые остались с прежних времен. Может, если нам удастся получить какой-нибудь грант на десять-пятнадцать миллионов рублей, то завод согласится налаживать нашу технологию.
– А разве государство не заинтересовано в том, чтобы вложиться в такой проект?
– Везде есть конкурентная борьба. Это одно. А второе – сначала нужны хорошие экономические расчеты, бизнес-планы. Везде в мире над этим работают профессионалы, сам ученый этого сделать не может. А профессиональной команде опять же надо платить. Хотя у нас были предложения, скажем, от израильской фирмы, которая приезжала как-то сюда на выставку. Предлагали продать им технологию. Мы, говорят, все внедрим, а вам потом тоже что-нибудь достанется… Но это же не мой личный препарат, это вклад большого коллектива, с нами работают институт молекулярной биологии в Москве, подразделение биохимии Техасского университета, немецкие ученые…
– Но хочется же, наверное, довести дело до конца…
– Конечно, хочется. И это очень актуально. Когда мы с коллегой из Москвы опубликовали статью в российском журнале “Молекулярная биология”, нам стали на электронную почту приходить такие письма: умоляем, пришлите нам три миллиграмма препарата, мы на все согласны, мы хотим его испытать. Людям просто некуда деваться, и это понятно. Но мы не можем так поступить, потому что это противозаконно. Пока препарат не вышел на стадию клинических испытаний, мы не имеем права его отдавать. Но все-таки я оптимист, думаю, рано или поздно найдем настоящих бизнесменов, менеджеров, которые не просто продают и покупают, но и захотят вложиться в наш проект.
– А вот вы сказали: “Если удастся получить какой-нибудь грант”. На это большие надежды?
– Сегодня для ученых существует много возможностей, нужно только их искать. Есть специальные фонды, стипендии. У нас вся кафедра постоянно пишет различные заявки, чтобы получить финансирование и реализовать свои идеи.
– То есть когда ученые сегодня сидят и плачутся, что денег нет, на самом деле они просто не умеют их искать?
– Я тут не буду так категорична, потому что есть очень хорошие ученые старшего поколения, но большая их часть не владеет иностранным языком, чтобы что-то “искать”. А многие заявки на грант пишутся по-английски. Новости по нашим темам в Интернете – это тоже английский. Но у меня на кафедре есть прекрасные пожилые профессора – у них совершенно другой потенциал, широта знаний, солидная научная база. То есть всегда можно сформировать такой научный коллектив, где каждый востребован. А жалуются, конечно, очень часто лентяи. Ведь писать заявки – это же каторга. У нас лекции, практики, семинары, заседания, ученые советы, защиты, множество бюрократических бумажек… И вот мы уходим по домам, дети ложатся спать, а мы садимся и пишем заявки. Потом их обсуждаем, корректируем – и снова пишем. То есть это большая работа.
– И все заявки воплощаются в гранты?
– Ой, ну что вы… Если из десяти написанных заявок удовлетворяются, скажем, три – это считается очень хорошим результатом. И даже при этом у нас большие суммы контрактов. Наша кафедра последние пять лет приносит университету ежегодно пять миллионов рублей. Это очень большие деньги для одной кафедры. Благодаря этому мы купили прекрасное оборудование, содержим коллектив (вы же знаете, зарплаты у преподавателей мизерные), отправляем людей в командировки, в том числе за рубеж, и самые огромные траты – это наши дорогие реактивы. Чем выше технология, тем дороже реактив. Но мы сегодня можем себе это позволить.
– За счет этого и молодежь удается удержать?
– Не то что удается, они просятся – оставьте меня на сотую долю ставки, буду работать, гранты искать. В нашем коллективе всегда было принято рассчитывать на себя – зарабатывай деньги, пиши проекты, пытайся что-то сделать… Короче говоря, сложа руки сидеть не надо – и все.
– А не боитесь, отправляя молодых ученых на стажировку за рубеж, что они останутся?
– Сейчас немногие стремятся остаться там. Во всяком случае, из моих ребят. Те, кто “зацепился” здесь, – ездят за рубеж и возвращаются. Считаю, так и должно быть – не нужно сидеть на одном месте. Все естественные науки – междисциплинарные и интернациональные. Никакой локальной науки быть не может.
– Вы так увлеченно рассказываете об университете, о науке, а как относитесь к сегодняшней тенденции сокращать университеты, ориентировать всех на рабочие профессии?
– Дело в том, что коммерциализация образования зашла в тупик. Люди платят и не учатся. Это раздражает. В Оксфорде и Кембридже тоже платят, но там нет покупных знаний. Поэтому такие вузы, которые не обеспечивают должного качества образования, надо закрывать. Но в целом я против редукции системы образования. Да, нам нужны рабочие кадры. Так давайте лучше ПТУ выведем на приличный уровень, чтобы детям там тоже было интересно. Ведь нельзя считать только востребованных специалистов хорошо устроенными в жизни. В конце концов, студенческие годы – это пять лет нормальной социальной жизни для молодого человека. Это круг интеллигентных людей, отличные товарищи. Пусть даже это будут глупые дети, неспособные к науке, пусть они никогда не будут работать по специальности. Зато за эти пять лет они просто станут людьми. Это дает стране определенный культурный уровень – зачем нам его опускать?
– Вернемся к науке. Вы принимали участие в разработке программы “Генетическая безопасность в Татарстане”. Не все, наверное, знают, что такая программа существовала…
– У нас в республике вообще очень много хороших идей, подчас делаются просто прорывные вещи, но, к сожалению, финансового подкрепления маловато. Эту программу в конце девяностых годов инициировали сами ученые, в числе которых были такие известные люди, как Александр Коновалов и Сергей Дьяконов. Проблема в чем? Тот же рак вызывается в основном канцерогенами и мутагенами. Их надо выявлять и ограничивать поступление в организм человека. Мы разработали отличную схему – решили тестировать продукты. Есть лаборатория, есть простые, самые дешевые тесты, которые позволяют выявлять вещества, повреждающие геном. Мы не предлагали ничего запрещать – во-первых, чтобы не вредить бизнесу, а во-вторых, покупательная способность у населения не такова, чтобы покупать только лучшие товары. Мы предлагали маркировать продукты по классу. Как на сигаретах пишут, что курение вредит здоровью, – такие же небольшие значки делать на продуктах, особенно на детском питании. Например, “мутагенности не выявлено” или “мутагенность класса три”. Чтобы люди знали, что, скажем, у копченой курицы верхняя корочка – это канцероген.
Предлагаемая процедура не очень дорога, но весьма полезна. Конечно, некоторые говорили: ну вы что, люди будут пугаться, бизнес пропадет, никто ничего не будет покупать. На самом деле это не так: все знают о вреде алкоголя, но его же все равно покупают. В итоге мы работали целый год, программа была принята, утверждена в Кабмине, прошла утверждение Минюста, Минфин ее одобрил – а денег нам не дали…
Государство должно все-таки выйти на определенный уровень, чтобы поддерживать чисто профилактические мероприятия.
– В Академии наук Татарстана вы курируете совместную с учеными Саксонии работу над созданием биотоплива. Как здесь идут дела?
– Биотопливо было открыто еще в семнадцатом веке, когда выяснили, что разлагающиеся органические отходы выделяют воспламеняющиеся газы. И еще более ста лет назад биогаз применялся в Англии для уличного освещения. Но поскольку у нас республика нефтяная, нам это сегодня не кажется таким уж актуальным. А ведь дело не в том, что мы не нуждаемся в биогазе. В процессе его производства получаются отличные биоудобрения . У нас в республике накоплено огромное количество отходов сельского хозяйства, в том числе животноводства. Но сегодня сельхозпроизводителям проще складывать их на отдельных площадках – за это, конечно, штрафуют, но штрафы не так затратны, как расходы на изготовление удобрений, их переработку, сушку, фасовку, транспортировку. Биоудобрения – это экологическое направление, которое рас-считано на будущее. А экология – это затратная вещь, и она никогда быстро не окупается. Поэтому и здесь пока конкретное воплощение идеи тормозится.
Но я оптимист – думаю, мы все равно к этому постепенно придем. Вот приходил ко мне один молодой бизнесмен, говорит: не надо разрабатывать огромные биогазовые установки. Пока у государства до этого руки дойдут, придумайте нам маленькие котлы, чтобы их можно было ставить у себя в саду или, может, на мелкой ферме, перерабатывать растительные отходы, и полученный газ – в плиту… Я, говорит, вам все продам, у нас будет бешеная выручка.
– Это реально?
– Конечно. В Китае функционирует несколько миллионов таких установок, они у них действительно на уровне котла в саду – частные, мелкие. Это им позволяет сэкономить до 10 миллионов тонн нефти или любого другого топлива. Мы сейчас связали этого бизнесмена с научной группой из технологического университета, может, они разработают и нам эти маленькие котелки, будем их на дачи покупать.
– Ольга Николаевна, позвольте личный вопрос. Вы занимаетесь наукой, руководите кафедрой… Скажите, тяжело женщине совмещать столько обязанностей и при этом так прекрасно выглядеть?
– Сказала бы так: наверное, я совершенно безнадежный оптимист… Мне кажется, наоборот, быть женщиной- руководителем в науке – это огромное преимущество. У тебя есть потрясающие дополнительные шансы для управления. Там, где мужчины пойдут на принцип, будут ругаться, женщина может притвориться слабой, несчастной. И это срабатывает. К тому же у меня замечательный коллектив, и руководство мне совершенно не в тягость.
P.S. Когда материал уже готовился к печати, стало известно, что Ольга Ильинская в соавторстве с двумя коллегами по кафедре микробиологии стала лауреатом Государственной премии Татарстана в области науки и техники за 2008 год. Высокой награды был удостоен труд “Гидролазы микроорганизмов как потенциальные терапевтические препараты”.
Поздравляем!
