«Вы ведь будете спрашивать о прошлом, а меня больше вдохновляет будущее», – так немножко неожиданно началось наше интервью с академиком Российской академии наук и Академии наук Татарстана, лауреатом Ленинской премии и Государственной премии РТ, научным руководителем Казанского физико-технического института имени Завойского Казанского научного центра РАН, доктором физико-математических наук Кевом Салиховым (на снимке). 3 ноября ученому исполняется 80 лет.

– Кев Минуллинович, а что именно в будущем вдохновляет?

– У меня много планов, на что еще можно направить свои усилия. Я для себя пока окончательно не решил, на чем остановлюсь. Знаете, немножко удивляет, когда люди моложе меня высказываются в том духе, что, мол, мы старики, что с нас взять… Взять можно еще много. Я, возможно, напишу какую-то серию книг. Или буду ездить с лекциями по школам. Готов встречаться со школьниками в самых дальних деревнях и селах Татарстана. Мы должны разъяснять, что такое наука, чем она конкретно занимается. Я и в прежние годы был большим активистом общества «Знание» и особенно любил ходить в школы и воинские части. Когда работал в Новосибирском академгородке, было немало случаев, когда приходили студенты и говорили: вот мы вас послушали и пошли на физфак…

– В вашей жизни были учителя, сыгравшие такую же большую роль?

– В моей жизни много людей сыграло большую роль. Сначала, конечно, семья. Я вырос в маленькой татарской деревне в Башкирии. Нас было четверо братьев (я младший) и две сестры, и у меня очень рано появились обязанности, за выполнение которых я отвечал. В нашем доме был культ работы, не сделать порученное тебе дело было невозможно.

Мне все интересно, я всегда нахожу момент творческой радости в том, чем занимаюсь

Русскому языку я научился от мальчика, которого в войну к нам эвакуировали из Ленинграда. У нас в деревне школы не было, и в первый класс я пошел в русскую школу в соседнюю деревню. А после четвертого класса отец отвез меня в лучшую школу района, в райцентр, километров за двенадцать от дома. С тех пор я всегда жил на квартире. Мальчика из татарской деревни сначала не хотели в эту школу брать, взяли условно, чтобы после первой четверти посмотреть, на что я способен. А там выяснилось, что у меня лучшие оценки в классе. И потом у меня всегда были только пятерки в табеле.

– Откуда взялось такое стремление к учебе?

– Трудно сказать, но я помню, что всегда был среди сверстников немножко белой вороной. Все время внутри шел напряженный мыслительный процесс – я что-то продумывал, анализировал… И вот попал в эту школу, где было несколько выдающихся учителей. И первая, кого вспоминаю, – учительница истории Татьяна Константиновна Максимова. Она научила нас главному – как нужно учиться. Составила план, по которому я читал книги. До этого самая толстая книга, которую я прочел, был «Сын полка». А тут я какое-то время жил на квартире у заведующей районной библиотекой, квартира была в одном доме с собственно библиотекой, и я просто с ума сходил от счастья и читал все подряд.

Но любимым предметом у меня была математика. Ее нам преподавали тоже замечательные педагоги. У одной из них, Веры Ивановны, муж преподавал физику в районном педучилище, и она водила меня к нему, чтобы тот со мной занимался.

– Так вы и стали физиком?

– Вообще, в школе меня называли философом. Но что такое философия, я тогда и не знал. Поехал поступать в Казанский университет на физмат, на математическое отделение. Писал заявление, и тут вдруг подходит знакомая девочка, выпускница нашей школы. Говорит: «Да ты что, все мальчики на физике учатся!» Вот так я стал физиком.

Самое яркое впечатление от учебы – время, проведенное в читальном зале университетской библиотеки. Лекции кончались, я шел туда и до закрытия там сидел. Читал все – и что нам преподавали, и чего не преподавали…

– Когда поняли, что вам интересна именно наука?

– Вообще, мне было все интересно, я всегда нахожу момент творческой радости в том, чем занимаюсь. Я и комсоргом курса был, и членом университетского комитета комсомола – заведовал учебным сектором, и в Ленинской эстафете капитаном факультетской команды. На четвертом курсе писал работу у Семена Александровича Альтшулера на кафедре теоретической физики, и в какой-то момент он мне сказал: есть решение развивать полимерные технологии, в университете будут готовить соответствующих специалистов, и меня рекомендовали в эту группу. Если я соглашаюсь, то еду писать диплом в Институт высокомолекулярных соединений в Ленинград. И я согласился. А потом остался там в аспирантуре.

Там была редкостная лаборатория, которой руководил Михаил Владимирович Волькенштейн – исключительно талантливый, разносторонний человек. И в этой лаборатории я нашел себя. Помню, приехал в Казань защищать диплом, и Лев Бажанов – был у нас такой секретарь комитета комсомола – говорит, что его переводят в Москву, в комитет по молодежным делам, и он хочет меня с собой взять. И вот тогда я сделал выбор в пользу науки. Я понял, что наука дает человеку практически все: горечь поражения, радость победы, счастье общения c интересными людьми. Здесь можно творить, переживать самые разные эмоции.

– Вы выбрали довольно сложный путь в науке – теоретическую физику…

– Я глубоко убежден, что физика учит, как решать жизненные проблемы, как подходить к ним. А квантовая механика – это просто достояние человечества!

– Многие просто не понимают квантовую механику…

– Главное в ней – не какие-то технические вещи. Она учит нас, что работает, и весьма успешно, совершенно другая, непривычная нам логика. Вот мы рассуждаем – о, этот трус, а тот герой. А квантовая механика говорит: возможна суперпозиция состояний, когда он и трус, и герой одновременно. Как тот самый кот Шредингера, который одновременно может быть живым и неживым. То есть в суперпозиции состояний в зависимости от внеш-
них обстоятельств может быть и так, и так.

В школе меня называли философом. Но что такое философия, я тогда и не знал. Поехал поступать в Казанский университет на физмат, на математическое отделение. Писал заявление, и тут вдруг подходит знакомая девочка, выпускница нашей школы. Говорит: «Да ты что, все мальчики на физике учатся!» Вот так я стал физиком

Еще одним важнейшим моментом квантовой механики является то, что измерение необратимым образом может изменить состояние системы. Если на людей перевести: можно так провести над человеком какое-то внешнее измерение – в широком смысле, контроль, скажем, или допрос, что он может стать только трусом…

– То, что называется «сломать»…

– Если хотите, один из вариантов. И поэтому правильно делают, что в судебной практике показания, данные под давлением, не принимают во внимание.

Или еще. Если над квантовой системой очень часто проводить какие-то измерения, смотреть, в каком она состоянии, квантовый компьютер перестает считать. Вот нам надо контролировать, на каком этапе находится счет, но если очень часто спрашивать компьютер об этом, он перестает считать. Разве не жизненно? Если родители каждые пять минут будут спрашивать ребенка, выполнил ли он урок, он его не выполнит. Это надо понимать. Есть много систем, которые живут по другой логике. Поэтому я считаю: квантовая механика замечательна тем, что она преподносит нам уроки, она ближе к жизни, чем кажется большинству.

– Будучи выпускником Казанского университета, вы долгие годы работали в Новосибирске. Как получилось, что снова вернулись в Казань?

– В какой-то момент меня привлекли к научной проблеме, связанной с явлением электронного парамагнитного резонанса (ЭПР), которое еще в сороковых годах прошлого века открыл Евгений Константинович Завойский в Казанском университете. И я знал, что именно в Казани очень сильные профессора занимаются этой проблемой. Но в какой-то момент они начали отставать в своих исследованиях – занимались исключительно теорией, не искали новые пути практического применения. С нашей новосибирской группой в мире считались в этом вопросе больше, чем с казанцами. Мне это было несколько обидно. И вот в перестройку, когда начались выборы руководителей, в Казанском физтехе решили поменять директора и мне предложили принять участие в выборах. Я никогда не был никаким начальником, даже завлабом. К тому же когда я на выборы приехал, мне сказали, что тут уже все решено, изберут кого-то своего. И когда я выступал, то уже знал, что меня не выберут. Поэтому просто сказал все, что я о них думаю. Что институт, созданный Завойским, должен быть первым в области ЭПР, а считаются в мире с совершенно другими учеными. Высказал весь свой протест. И ушел потом пить чай. А меня выбрали…

– Чем вас так увлек именно электронный парамагнитный резонанс?

– Я считаю, это явление имеет вселенское значение. Но этого не поняли, когда Завойский только сделал свое открытие, поэтому ему не дали Нобелевскую премию. А в последние годы стало приходить понимание возможностей ЭПР. Это выдающийся метод исследования вещества, его строения, динамики химических реакций. На его основе создаются спектрометры, дозиметры, разрабатывается система контроля качества продуктов.

Вот мы рассуждаем – о, этот трус, а тот герой. А квантовая механика говорит: возможна суперпозиция состояний, когда он и трус, и герой одновременно

Или вот фотосинтез – важнейший процесс в живой природе. В его изучении и освоении ЭПР играет огромную роль, мы рассчитываем с помощью ЭПР создать искусственную систему, которая могла бы приблизиться к фотосинтезу.

В эти дни у нас в институте проходит конференция «Современные достижения магнитного резонанса», я там представил пленарный доклад «Почему ЭПР спасет мир». У нашей цивилизации много вызовов – пресная вода, энергетика, глобальное потепление… ЭПР может внести свою лепту в решение этих задач.

Каждый год мы вручаем премию имени Завойского лучшим мировым ученым, внесшим вклад в исследование ЭПР, проводим конференцию, на которую приезжают ученые со всего мира. Это свидетельство того, что теперь Казанский физтех получил заслуженное признание в этой области.

– Что еще вы считаете своим достижением на посту директора КФТИ, который занимали 27 лет?

– Думаю, мы подняли за эти годы стандарты науки. Традиции стали создавать в институте. Премия Завойского и ежегодная конференция – традиция, издание собственного ежегодника и регулярный общеинститутский семинар – тоже. Но главное – мы выстроили нормальные человеческие отношения. Поскольку в основном живем на работе, я всегда считал, что люди здесь должны чувствовать себя комфортно. Я, например, никогда не вмешивался в чужую компетенцию, не устанавливал жесткий контроль над учеными. Не исключаю, что кто-то мог этим злоупотребить. Но каждый раз, когда я чувствовал, что стою перед выбором – или принять правильное, но конфликтное решение, или не очень правильное, но человеческое, выбирал второе.

Может быть, я сделал здесь не все, что было можно. Но сколько мог, я сделал. И, думаю, вполне могу еще быть полезным и науке, и обществу.

– А что вы думаете о сегодняшних отношениях науки и общества?

– Меня расстраивает сложившаяся ситуация, потому что отношение к науке, считаю, в целом неправильное. Общество должно понять: ученые – это люди, натренированные на то, чтобы решить поставленную задачу. Они социально очень активны и ответственны. И их надо использовать более эффективно. Но в сложившейся ситуации есть и вина самих ученых. Они в последнее время не слишком себя утруждали тем, чтобы объяснять людям, что же они делают. В этом плане, считаю, ученые в большом долгу перед обществом. Я много раз убеждался, что, если по-хорошему разъяснить, например, чиновнику, чем мы занимаемся, он проникнется этим и примет нужное для нас решение. А если ты самому простому человеку не можешь объяснить, что делаешь, то зачем ты этим вообще занимаешься?